Аниськин и снежный человек

Костя метался по комнате, как тигр по клетке. Толик соврал ему. Соврал явно, нагло, с честными глазами. Зачем он сказал, что Катюшка – его невеста? Хотел похвастать? Но, судя по фотографии, девушка не принадлежала к тем знойным красоткам, от одного взгляда которых захватывает дух.

Девушка – как девушка. О том, что у Катюшки и Евгения уже назначен день свадьбы, он не знать не мог. Есть люди, которые врут постоянно, просто потому, что не могут не врать. Обычно они врут без смысла, основания и выгоды для себя. Но нынешняя ситуация настолько серьезна, что откровенное вранье просто опасно. Если не Толик убил Жеку, то почему тогда он так нагло и беззастенчиво врал?

Что изменилось бы, если бы он сказал Косте, что фотография в кабине машины принадлежит невесте Жеки, а не его невесте?

Что изменилось бы, если бы Толик не повторял многократно эту фразу: «Катюшка, моя невеста?»

Костя переворошил в голове множество вариантов, но ни один не показался ему убедительным. И все же он не упал духом. Вранье Толика – вот хвостик той ниточки, которая выведет его к клубку преступления. Только надо очень осторожно тянуть за эту ниточку, иначе клубок может размотаться совсем и кроме длинной нитки у Кости ничего не останется в руке.

– Надо ехать к Катюшке, – решил Комаров, – если ложь Толика связана с ее именем, то только она поможет разобраться мне в причине этой лжи.

– Ага, – лаконично поддержал его голос с печки.

* * *

Утро началось необычно. Вернее, оно началось как обычно – звонким пением Прапора. Сначала до не проснувшегося еще Костика не дошел столь важный факт, но уже на втором крике петуха он вскочил, как ошпаренный, и подбежал к окошку. Чистые, как бы промытые до блеска росой лучи утреннего солнца ласково перебирали вызывающе-яркие перья Прапора. Комаров протер глаза, немного похлопал ими, чтобы прогнать остатки сна – петух не исчезал. Он действительно вернулся. Вернулся в полном здравии.

Костя легко перемахнул через распахнутое настежь окошко, подбежал к Прапору и попытался схватить его. Он только хотел прижать к себе уже полюбившуюся ему птицу, но Прапор решил оправдать свое прозвище ни не понять благих намерений хозяина. Это когда он был больной и несчастный, он позволял измываться над собой – заталкивать себя в хлебницу, таскать по всему селу, позволять заглядывать себе в клюв и раздвигать пальцами веки. А сейчас он был здоровой птицей мужского пола в полном расцвете сил, какое право сейчас-то было у хозяина гоняться за ним как за каким-то полудохлым ингредиентом для лапши?

Комаров, несмотря на свой солидный имидж, все-таки был еще мальчишкой. И как всякого мальчишку, его задело то, что животина, которой он отдал столько сил и любви, не хочет бросаться ему в объятия. Костя сделал вид, что раздумал ловить птицу, вернулся домой, зачерпнул горсть семечек из кармана форменных брюк и снова вышел на крыльцо.

Когда-то Виктор Августинович рассказывал, что некоторые терпеливые охотники могут голыми руками поймать дичь при двух условиях: если у них есть какое-нибудь птичье лакомство и они умеют долго находиться в неподвижности.

Комаров присел на крыльцо, вытянул перед собой раскрытую ладонь с семечками, зафиксировал локоть на колене, чтобы рука не дрожала и замер в неподвижности. Наставник говорил, что при ловле птиц на ладонь не рекомендуется даже моргать, не говоря уже о громких вздохах и щелкании суставов в затекших ногах. Комаров уже пробовал ловить синичек, птахи довольно быстро садились на ладонь, довольно смело склевывали лакомство и вспархивали за мгновение до того, как Костя собирался схватить их за тонкие цепкие лапки.

Но петух – не синичка. Он не умеет летать и по размеру гораздо больше подходит для ловли на ладонь. К тому же Костя и не собирался позволять ему прыгать на саму ладонь. И стоя на земле поклюет. Ничего с ним не сделается.

Прапор обиженно нахохлился возле забора. По своему петушиному разумению, он было решил, что хозяин действительно ловит его в суп. Но хозяин, видимо, образумился и Прапор немного расслабился. Он огляделся и более пристально посмотрел на Костика. Сначала на самого Костика, а потом на что-то черненькое на ладони Костика. Это черненькое лежало так доверчиво, так соблазнительно, так неподвижно, что маленькое петушиное сердце дрогнуло. Небольшими шажками, поминутно останавливаясь, двинулся он к этой горсти семечек, так неудачно расположившихся в ладони человека.

Но человек вел себя все лучше и лучше. Он не только сам не клевал этих жирных черных семян, но и, кажется, просто дремал на солнышке. «Точно! Он просто спит!» – обрадовался Прапор и уже уверенно подошел к раскрытой ладони. Но только он нацелился на верхнее, самое блестящее, самое пузатое семечко, как за спиной его раздался противный человеческий голос, хозяин дернулся, ладонь его подпрыгнула, и часть деликатеса просыпалась на землю.