Анюта — печаль моя

Совсем другой становилась жизнь. Без бабки дом был голодным, неуютным, без Любки — скучным. Даже брата Анюта вспоминала каждый день, а он ведь не обращал на них с Витькой внимания. Оказалось, Анюта и его очень любила, и теперь он в каждом письме спрашивал про них с Витькой, ласково так спрашивал, как они поживают и учатся, как будто в письмах стал совсем другим человеком. Всего несколько месяцев прошло, как его забрали в армию, а он успел выслужиться и получить первый чин. Маленький, но чин. Много дней только и разговоров было, кто он теперь и сколько человек у него в подчинении. И соседи и родня нахваливали:

— Чему удивляться, Ваня всегда был парнем серьезным, грамотным, дай Бог, пошлют его в военное училище, станет офицером.

Только матери почему-то это не понравилось, она боялась, что ее сыночек испортится, нельзя такого молодого в начальники. Вечером в субботу она долго писала Ваньке письмо, уединившись за кухонным столом. Потом пришла в горницу с исписанным наполовину листком, велела каждому из них приписать что-нибудь от себя, чтобы большое письмо получилось.

Любка в этот день была дома, она первая и читала листочки, держа в одной руке, а другой подхватывая то блин, то ложку с вареньем, то чашку с чаем. Любка всегда читала и писала жуя, ее тетради и книги были усеяны жирными пятнышками, слипались от сладкого и пропахли щами, как говорил папка. Вдруг Любка поперхнулась, и плечи ее затряслись от сдерживаемого смеха.

Когда мать вышла посмотреть корову, корова должна была телиться, тут уж Любка дала себе волю. Отсмеявшись, она торжественно, с выражением прочитала письмо. А одну строчку несколько раз повторила с разными интонациями, сначала грозно, потом жалостливо: «Дорогой мой сыночек, — писала мать, — не обижай людей!» Отец тоже улыбнулся, одна Анюта не поняла, что тут смешного, ей стало обидно за мамку. Любка на нее рукой махнула:

— Ты много чего не понимаешь, Нюрок, шуток в том числе.

Но отец вдруг погладил ее по голове и сказал:

— Голубиная ты душа, Нюточка.

Любка подумала минутку, схватила Анютин карандаш и бойко застрочила письмо брату. По тому, как плясали искры в ее глазах и как похрустывал в зубах черенок карандаша, нетрудно было догадаться, что сочиняет Любка что-то ехидное и смешное. Она это умела. Для нее высмеять любого человека было пустяком. Она легко придумывала частушки про учителей, соседей и начальство.

Как-то выбрали ее редактором школьной стенной газеты. Уж как она гордилась, как радовалась. Но скоро прогнали: директор школы обиделся, что-то она про него в газете обидное написала. Время от времени Любка поднимала голову и задумчиво грызла карандаш. Деревянные черенки у своих ручек она сгрызала до железного наконечника. Легко ли было Анюте смотреть на то, как портят ее имущество. Правда, Любка обещала подарить ей новые карандаши, но когда еще дождешься обещанного?

Наконец сестрица зачитала свой кусочек письма. «Дорогой братец Ванечка! Пишет тебе твоя сестра Любовь Николаевна Колобченкова. Надеюсь, не забыл еще. Высоко ты нынче залетел, Ванюша, много золота носишь на погонах, но родню забывать не гоже». Зачин был знакомый, как в сказке, Любка всегда так начинала письма. После зачина она сделала многозначительную паузу, поглядела на них исподлобья — дескать, самое главное впереди.

«Все знают, что характер у тебя, Ваня, не сахарный. Не завидую бедолагам, которые попали к тебе в подчинение, поэтому всей семьей кланяемся и просим тебя слезно, Ваня, будь человеком, не обижай людей. И самому не раз еще придется попасть под начальника-дурака. Нехай Бог милует такой беды…»

Отец укоризненно качал головой, но глаза его смеялись. А матери очень не понравилось Любкино послание:

— Ну что вот ты понаписала, ехидна! Испортила письмо.

Еле убедили ее, что переписывать не стоит. Бедная мамка плохо понимала шутки, словно какая-то струна в ее натуре лопнула и не отзывалась на смешное. А Ванька шутки очень понимал, и конечно, он не обидится на Любку, а посмеется, а посмеяться ему сейчас очень полезно. Продолжил письмо батя. Он писал о том, как гордится своим старшим. Так гордится, что порой ему перед соседями и родней неловко, потому что хвастаться своими детьми — последнее дело. Еще отец просил его беречь себя по возможности, в пекло не лезть и вообще не высовываться. Высовываться повсюду нехорошо, а в армии это особенно опасно. Все надеялись, что Ванька вернется домой, а не пристроится в городе, как мечтал. «В колхозе сейчас стало полегче жить, но это тебе решать, писал отец, служить тебе еще долго, мы подождем».

Анюта пошла к бабке в спаленку спросить, не хочет ли она что-нибудь передать Ваньке. Бабка часто принималась плакать, все больше по Ваньке: «Сыночек мой, я его больше никогда не увижу!» Анюту сердили эти слезы, ведь раньше она так гордилась, что ее бабка не такая, как другие плаксивые старухи.

— Увидишь ты его обязательно, осенью обещал приехать в отпуск.

— Напиши, чтоб скорей приезжал, может, еще застанет меня.