Анюта — печаль моя

Анюта ни одной живой душе не рассказала про это. Может быть, никто цветок и не видел, может быть, ей только почудилось. Скоро он исчез и никогда больше не появлялся. В тот день приснился мамке вещий сон. Ей пустые сны не снились, только со смыслом. Будто сидит баба Арина на своем топчане в спаленке, сложив руки на коленях, как она любила посидеть, справившись по хозяйству, и говорит: «Сашка, ты гляди, устрой мне на сорок дней хороший помин, собери моих подруг и родню, и я приду напоследок посидеть с вами, потом меня уже не пустят…».

Не раз и не два пришлось услышать Анюте про этот сон. Кто бы ни зашел к ним, мать тут же принималась рассказывать: про то, как она, проснувшись, долго лежала и не могла опомниться, как захотелось ей тут же, немедля, вскочить и готовиться к сорокоусту. Она начала хлопотать в тот же день, поминки подкатят, не успеешь оглянуться. Решено было зарезать поросенка, хотя нормальные люди не режут свиней в июне. Батя это решение молча поддержал, как всегда посмеявшись над мамкиными вещими снами. Баба Поля с Настей пытались ее уговорить: не лучше ли купить мясо на базаре или выписать в колхозе. Но мать и слышать про это не хотела, она ходила как безумная после этого вещего сна.

— Бабулечка меня вырастила, я даже не помню своей матери, и детей моих вырастила, так неужто, крестная, я пожалею для нее какого-то поросенка?

Баба Поля, подперев кулачком подбородок, молча улыбалась на мамкину горячность, зато Настя долго сокрушалась и жалела поросенка:

— Кабы ж это для баушки, а то набежит прорва и вмиг сожрут боровка, только оближутся, окаянная сила!

Но вот сравнялось сорок дней. Все с нетерпением ждали, наготовили всего — нагнали самогонки, напекли блинов, наварили холодца. Народу столько назвали, что пришлось таскать столы и лавки от соседей. Пришла и большая и дальняя родня с Прилеп, Голодаевки и Мокрого. Сначала сидели тихо и грустно, кушали внимательно, потом зашумели.

Анюта только об одном думала — где сейчас баба Арина? И чудилось, что она повсюду, по всей хате витал ее дух. То сидела она на лавке и с удовольствием глядела, как едят люди на ее поминках, она ведь так любила гостей и умела угощать. То, притомившись от людей, лежала бабуля в своей спальне и слушала оттуда застольные разговоры. И кажется, никто не чуял ее присутствия, кроме Анюты, да еще, может быть, матери. И было это вовсе не страшно, даже обыкновенно.

В общем-то поминки всегда скушные. В начале они похожи на все праздничные застолья. Все они сливались в Анютиной памяти в одну смутную, сумбурную картину — сидят за столом, едят, пьют, гомонят, и в этом гомоне не слышно ни слов, ни речей. А когда гости наедятся и выпьют, то запевают песни и танцуют. А на поминках петь и плясать нельзя.

Как-то соседи поминали своего дедушку, и к концу мужики, забывшись, затянули Хаз Булата. Старушки были очень недовольны. Но мужики оправдались: дескать, это любимая дедова песня, и ему приятно будет послушать ее на собственных поминках, а может быть, и тихонечко подпеть, ведь они оттуда все видят и слышат.

Анюта сидела на холодной лежанке и поглядывала на гостей. Некоторые явно не знали, чем еще заняться, кроме еды, куда себя девать. Можно было бы и песни попеть, бабуля бы не возражала, подумала Анюта. Только не Хаз Булата, они с бабкой не любили этого жестокого старикашку. И Стеньку Разина не любили, который бросил красавицу княжну в набежавшую волну. Не стоят они того, чтобы про них пели, эти человекаубийцы. А крестный даже слезу роняет, когда слушает эти песни, вместо того чтобы вдуматься в то, что они натворили. Странные все-таки люди! Нет, бабуле нравились песни жалостливые, «сиротские», про Машеньку, которая «разнесчастною на свет зародилася, худая с ней долюшка приключилася». Эти песни навевали черную тоску, но старушки с удовольствием их затягивали и надрывали себе душу.

Анюта любила песни светлые, духовские, чтобы как грянула — и зазвенело бы в ушах, а на душе сделалось радостно и бездумно. Иногда в этих песнях есть и печальное, но как сладко попечалиться над чужою несбывшейся любовью или незадачливой судьбой. И все-таки жалко, что нет такого заведения на поминках песни петь.

Когда поминальщики стали расходиться, Анюта крепко спала на бабкином топчане, убаюканная гулом голосов. Снился ей глазастый цветок на бабкиной могиле и белые ромашки, которые вдруг, как лопухи, разрослись и заполонили все кладбище. Отходила баба Арина свои положенные сорок дней, и больше ее не пустят.

Смерть бабки провела межу, за которой пошло оскудение их жизни. Они старались не горевать, ведь бабуля ушла тихо и мирно, в положенный срок. А через неделю после Сорокоуста началась война.

Часть 2. Война

В ночь на двадцать второе июня матери снова приснился вещий сон. Рано утром она принесла его на ферму:

— Девки, сегодня видела сон: как летит самолет и прямо на нашу хату…

— Это какое-то известие? — гадали девки.

Они уже подоили, прибрались и собрались идти по домам. Вдруг скачет верхом Борька, конюх с Мокрого.

— Что-то Борис верхом летит, не случилось ли что?