Анюта — печаль моя

Молча шагала баба Арина, подпирая себя посошком и уставившись в землю. В последние год-два ее так скрючило, что смотреть прямо перед собой она не могла. Настя нашептывала матери, оглядываясь на бабку через плечо:

— Арине нашей недолго осталось, уже в землю глядит.

И мамка испуганно ойкала: ой, не говори, не говори, хоть бы еще чуток пожила, дети маленькие, что я делать буду! И бабуля изо всех сил старалась протянуть подольше, зная в себе такую нужду, хотя жить ей давно не хотелось. Анюта не верила, что бабка может когда-нибудь умереть. Ей все прочили скорую смерть, а она жила да жила всем на удивление, и даже на последнюю свою Троицу пешком ходила на кладбище в такую даль, а на другой день завивала венки и бросала в речку, загадав, сколько ей осталось жить. И песни духовские подпевала, и казалось Анюте, что бабка ее вечная…

Приезжие люди и дальние соседи не упускали случая кто с недоумением, кто с насмешкой укорить дубровцев и прилеповцев: у вас, братцы, все не как у добрых людей, у добрых людей в воскресенье Троица, в понедельник — Духов день, а у вас почему-то наоброт! И приходилось оправдываться, не будучи виноватыми. Ведь у козлов, дрыновцев и мокровцев тоже Духа и Троица поменялись местами, и деды наши, и прадеды так праздновали, значит, это не путаница: что не деревня — то поверье, что ни двор — то вор.

Учитель из Мокрого говорил, что в России еще несколько губерний, где в воскресенье празднуют Духа, а в понедельник Троицу, он сам видел своими глазами. Большой беды в такой перестановке дубровцы не видели. Как и все православные, они ставили у крыльца и у колодца молоденькие березки, за божницу втыкали пучки мяты, на полу в хате сорили душистой травой. И дух был такой хороший, что Анюта сидела на лавке и не могла надышаться.

Много чего сохранилось в этих праздниках от старины, но бабка Арина все равно была недовольна, потому что в прежние времена все с утра шли в церковь, а потом уже гуляли. А нынче что? Бригадир дал лошадь, старушки сели и поехали в Мокрое, а молодежь уже подалась в рожь, только гульба на уме, одним словом — комсомол! А при чем тут комсомол, спорила с бабкой Любка. И раньше парни с девками ходили в рожь, обязательно в чужую, мокровские — в Дрыновку, а дубровцы — в Прилепы. Почему так, никто не мог объяснить. Старики говорили: ну, значит такое заведение, рожь поглядают, колдунов и кривуш пугают. Всю эту нечисть пугали они шумом — пели песни, дурачились, потом шли на мельницу и там догуливали, и веселья и драки было много. И комсомольцы точно так же нынче гуляют. Но бабку разве убедишь?

Анюта и сама бы с радостью съездила в церковь. Только один раз ей повезло три года назад, нашлось местечко на телеге, втиснули ее между бабкой и Полей, весело покатили до Троицкого. Тогда еще не закрыли Троицкую церковь. Приехали, а там вовсю гулянье, у них одних гармошек более десятка, и эти гармошки со всех сторон перекликались. В Дубровке и Прилепах было всего три гармошки, Анюта их знала по голосам, а троицкие все казались на один голос.

Каменные полы в церкви были щедро усыпаны травой и цветами, повсюду уставлены березки. От густого и терпкого духа умирающей зелени голова шла кругом. По хрустящим веткам вступила Анюта в сумрачный и прохладный храм. Он был совсем не такой, как в Мокром, не хуже и не лучше, просто другой. Под куполом реяли голубые ангелы с крыльями. Оттуда, с высоты падали снопы яркого солнечного света. Когда невидимые певчие запели нежно и жалобно, туда, под купол унеслась Анютина душа. Хор грянул торжественно — она сжалась в песчинку и не смогла сдержать слез.

Когда ее вывели из церкви, земля плыла и плыла под ногами, музыка пела и пела в ушах, сначала громко, потом тише. Пока до леса доехали, смолкла совсем. Поля ворчала:

— Арин, зачем ты ее взяла, гляди — глаза торчком, чуть с телеги не пала.

Ничего с Анютой не случилось, просто задумалась, не отошла еще от службы. И долго потом отходила в своем тихом уголке на сеновале. Внизу дышала корова, возился поросенок в своем закутке, из прорех в крыше падали пыльные солнечные лучи, с писком сновали туда-сюда ласточки. Хорошо! Трудно было поверить, что церкви в Троицком уже нет, и никогда она не увидит больше ангелов под куполом. А бабка с Полей укатили снова в Мокрое.

Анюта быстро утешилась и с утра стала собираться на мельницу. Целый час с большим старанием наряжалась и прихорашивалась. Все, из чего вырастала Любка, переходило к ней. Конечно, синее шерстяное платье ей великовато, да и жарко в нем, но лучше помучиться, чем пойти на гулянье в старом сарафане.

Любке недавно справили новое крепдешиновое платье с оборками и подставными плечами.

— Богатое платье! — любовалась бабка. — Ты в нем, Любаша, как наша зоринская барышня.