Анюта — печаль моя

Так помянули они на своем пожарище Степана-старосту, выпилили по кружке травяного отвара и поплакали. С тех пор мать всегда записывала его в поминанье. Когда старушки ездили в церковь в Песочню и в Калугу, отдавала им бумажку с именами. А Настя — тем более, ведь Степан приходился ей родней, хоть и дальней.

Прошло еще два-три дня. Анюта уже спокойно спала под тулупом, не пугалась, если гармошка взрыдает у комендатуры, или луна настырно уставится прямо в глаза, или таинственно прозвучат в ночной тишине голоса. За эти дни столько всего случилось. Пока стояли наши части, жизнь в тихих деревеньках текла вдвое быстрее обыкновенного. На другой день после возвращения из отступа наехала похоронная команда, быстро собрали по полям наших побитых солдатиков и похоронили их в братской могиле рядом со школой. Вечером там был митинг, понаехало начальство из Мокрого, говорили речи, бабы плакали. Потом как ударили из автоматов! Они все пообмирали, услыхав стрельбу, хотя и знали, что это салют. Слава Богу, это была последняя стрельба в их жизни.

На другое утро похоронная команда отбыла дальше, вслед за нашими войсками. Много было работы у этой команды, так много, что немцев они не прибирали, только своих. Бабы даже зароптали: как же так, погода стоит теплая, еще день-другой и пойдет смрадный дух. Не объявилось еще никакого начальства, чтобы посылать колхозников по нарядам. На время о них забыли, пока они своих дел не переделают и на ноги не встанут. Но один мокровский начальник все же приказал им немцев похоронить, обещал зачесть это как первый наряд на трудодни. Бабы наотрез отказались от такой работы, переложили этот наряд на деда Хромыленка. Кому ж как не деду Похоронщину нас выручать, ему и пару трудодней начислят, говорила Настя.

Дед, как и два года назад, собрал пареньков-подростков, стариков и повел свою бригаду по окрестным полям и лесам. Не один день они трудились и не в одном потайном месте зарывали. Многие эти могилы со временем забылись, но одно место помнили и через тридцать, и через пятьдесят лет. На краю леса у заброшенного проселка, как стемнеет, старались не ходить. Говорили, что ночами бродят по проселку призраки в зеленых мундирах, и слышится немецкая речь.

Даже в те черные дни случались в их жизни маленькие радости. Сначала Витька притаскивал только ящики из-под снарядов, маленькие немецкие, прочно сколоченные. И наши — большие, рассыпавшиеся, стоило ударить их об землю. Эти ящики служили им столом и табуретками, а потом пошли на обшивку землянки. Все Витькины трофеи шли в дело — осколки стекла, проволока, гвозди и другие железки. И вдруг он приволок целое полотнище брезента! Нашел где-то за Андреевкой в кузове подбитой машины. Вот в какую даль забежал! Там же нашел он и кусок обгоревшей шины, как мамка ему велела. Этой резиной она потом подшивала им валенки и лапти. Они так радовались брезенту и нахваливали добытчика Витьку! Тут же поставили столбики и натянули на них брезент. Теперь у них была крыша над головой, и они не боялись дождей. Дождей, слава Богу, и не было весь сентябрь, осень простояла как на заказ, солнечная и сухая. Но все равно спокойней было спать не под открытым небом, а в своей палатке, так они окрестили новое жилище.

Брезент прослужил им много лет. Им накрывали скирды и бурты с картошкой, дрова и лес для будущего дома. Из остатков мать сшила плащи-накидки для дождливой погоды. Анюта даже не помнила, когда последний клочок счастливого брезента перестал попадаться на глаза и исчез навсегда. Как исчезло все, носившее в себе зримую память о прошлом и о войне. Уже на другой день после такой удачи Витька вернулся расстроенный. Хромылята — дедовы внуки нашли за Козловкой разбитую легковушку, сняли заднее сиденье и приволокли домой. Теперь у них в землянке будет кожаный диван, а Витька прозевал. Целую неделю терзала его горькая зависть. Он даже собрался сбегать дальше, за Мокрое, там целую колонну машин разбили, но мамка не пустила.

Анюта только начинала понемножку ходить по двору, была б она с ногами, сбегала бы с девчонками в Рубеженку. Там у Лизки родная тетка жила. Эта тетка и научила девок, где искать. И принесли они с Рубеженки целый парашют! После войны многие девушки щеголяли в белых блузках из настоящего шелка, правда, парашютного, но никто этим не смущался. Чего только не носили в послевоенные годы, когда надолго исчезла любая мануфактура, а на базаре не на что было купить. Очень ценились за прочность немецкие мешки. Эту дерюгу красили кто чем мог и шили обновы. Мамка покрасила мешок сажей из кузни и сшила Витьке штаны. Другой мешок пошел Анюте на юбку.