Анютина дорога

...Староста сидит в погребе под полом, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. Сюда к нему доносится неясный разговор в хате. Кое-как он поднимается на ноги, опираясь спиной о стену. Тянется ухом к крышке в полу... Вот сейчас он отчетливо слышит густой бас фельдшера...

— Собирайтесь, ребятки... Ни мне, ни вам оставаться тут нельзя. Тебе, Прасковья Ивановна, тоже...

— Куда же я?— растерянно спрашивает старуха.

— Хочешь — пойдем с нами... Мы — на пристань. Сядем на пароход и уплывем как можно подальше. У меня сестра километров за пятьдесят отсюда...

— Куда уж мне по чужим... Я вот тоже соберусь и подамся к племяннице в Моховку...

— Далече?

— Да, считай, тоже верстов тридцать, коли не болей того...

— Дело твое, Прасковья Ивановна, только не мешкай...

— Я быстренько... А вы, милые, идите, пока до свету... Вам-то уж никак нельзя по времени...

Фельдшер простился и подался с ребятами из хаты.

Старуха тоже начала поторапливаться со сборами, но... остановилась, задумалась о чем-то... Все же решилась. Зажгла коптилку и полезла в погреб к старосте... Вынула изо рта у того кляп.

— Слушай ты, антихрист… Хочу поспрошать тебя, окаянного...

— О чем?— насторожился староста.

— Куда мою дочку угнали?

— В Неметчину.

— Зачем?

— Будет работать там.

— А меня возьмут с ней?

— Вряд ли. Стара ты.

Старуха заплакала:

— Не могу без нее, и все тут!.. Посоветуй, ради бога как сделать, чтобы и меня с дочкой взяли... Или вернули дочку домой... Поможешь — положу фунтов пять сала с хлебом, будешь есть, чтоб не подох. А там кто-нибудь отыщет тебя.

— Много у тебя сала?

— С пуд!

— У меня там есть один знакомый офицер... Записку от себя напишу... Вынь у меня с бокового кармана карандаш с книжечкой...

Старуха полезла в боковой карман старосты и достала записную книжку и карандаш.

— А теперь пиши, я буду диктовать...

— Да неграмотная я...

— Тогда вызволи мне только одну руку, я сам напишу.

— Как бы не так, руки ослобонять?!

— Дело твое. Я бы мог написать офицеру, чтобы он совсем освободил твою дочку, только за это весь пуд сала придется отдать. А не хочешь, значит, не видать тебе дочки. Погибнет на каторжных работах в Германии...

Старуха поднялась из ямы наверх и вернулась обратно с иконой:

— Бог-то у тебя в душе еще есть?

— А как же без бога-то?

— Поклянись перед иконой, что ничего худого не сделаешь со мной...

— Я и без бога ничего худого не сделаю... Ты же доброе дело сотворила, коли выходила больную сиротинушку...

— Зачем же ты хотел забрать ее?

— Приказано всех осиротевших детей доставлять в приют. А знаешь, сколько их нынче, несчастных? А раз фершал взял ее к себе — так и дай бог ему здоровья. Мне меньше хлопот...

— А ты все же поклянись...

— Клянусь Христом-богом и святым духом...

— Аминь.— Старуха дала поцеловать старосте икону, после повернула его спиной к себе и развязала руки.

Староста долго растирал затекшие кисти. Начал развязывать свои ноги.

— А на ноги у нас не было уговору!— запротестовала старуха.

— Не было, а теперь будет,— спокойно сказал староста, глянул на старуху узкими щелочками налитых злобой глаз...

...Фельдшер с детьми спешит к пристани, спешит, потому что где-то за поворотом реки виден дымок пароходной трубы.

Но спешит не только фельдшер, во весь опор мчится в бричке староста, яростно нахлестывая лошаденку... Ему во что бы то ни стало надо опередить прибытие парохода.

Небольшой речной пароходик пришвартовался к причалу, взял на борт человек пять или шесть, в том числе и фельдшера с детьми, и отчалил от берега как раз в тот момент, когда запаренный староста осадил коня у пристани. Опоздал. И самое обидное —всего-то не намного...

Фельдшер с палубы, однако, заметил, когда староста подъехал к пристани. Детям он ничего не сказал, но в душе затаил острую тревогу.

Следующая остановка парохода в Запольске, а на пристани есть телефон, и староста, конечно же, сообщит в запольскую комендатуру...

Опасения оправдались. Когда пароходик начал пришвартовываться к пристани, фельдшер заметил на причале полицая и трех немцев. Им явно не терпелось скорее взойти на палубу. Как только был подан трап, немцы оттеснили от него выходивших. Один из них стал у трапа, чтобы не пускать на пароход и с парохода, двое других с Булаем поспешили на палубу... Пассажиров мало — несколько женщин, так что не трудно обнаружить среди них человека в брезентовом плаще с капюшоном — примету, которую сообщил староста по телефону с пристани.

— Ферчал?— сразу приступил к делу Булай, взяв фельдшера за отворот плаща.

— Да, а что?

— Где дети?

— Какие?— удивленно спросил фельдшер, вроде бы не поняв вопроса.

— Брось дурочку валять! Говори — где?!

— Никаких детей я не знаю, вы меня спутали с кем-то...

Немцы тем временем обшарили кубрики, трюм, корму и все закоулки парохода. Вернулись с пустыми руками к Булаю, когда тот уже свалил с ног фельдшера и продолжал допрашивать его, пиная сапогом в бок.

Фельдшер только стонал, прикрывая руками лицо и голову.