Анкета. Общедоступный песенник

У нее был потом еще один муж, очень богатый человек, попросивший ее бросить работу. Она бросила — сперва работу, а потом и этого мужа, потому что на нее напала страшная тоска по родине, по городу Энгельсу. И она вернулась в Энгельс, купила квартиру, в которой просто жила себе, ничего не делая, время от времени выезжая за границу развеяться. Вышла на год или полтора еще раз замуж — за местного забулдыгу-газетчика, ужаснувшись его неухоженности и привычке повязывать широкий старомодный белый галстук в винных пятнах на цветные рубашки, под темно-красный мятый пиджак. Она привела его в полный порядок, откормила, одела, вылечила, он стал куда как приличен и быстро продвинулся по служебной лестнице, встретив на этой лестнице голенастую какую-то девчонку-внештатницу — и ушел к этой девчонке, и через полгода ходил опять в белом своем галстуке и темно-красном пиджаке, вечерами они с девчонкой пили вино и пели песни под гитару из толстого песенника «Русский городской романс». Анастасия отнеслась к уходу мужа спокойно — и больше уж замуж не выходила. Она теперь говорит о себе без тоски и печали, с усмешкой даже: «Содержание моей жизни есть бессодержательность. Ну, как у природы. Я как природа, понимаете?»

И много находилось мужчин, понимающих ее, но никто не удерживался у нее долго.

Регулярно она навещает Алексину, приезжая на своем сером изящных форм «Ауди». Посидят, побеседуют о чем-нибудь или даже просто помолчат — и чувствуют, как говорят обе, энергетическую подпитку.

Помню, она приехала в субботу, я был у Алексины — и был счастлив.

Это счастье выпадает мне раз в два-три месяца. Понимаю, что оно в некотором роде унизительно, но ничего не могу с собой поделать. Алексина однажды читала какую-то книгу и вдруг подняла на меня задумчивые глаза (я сидел рядом и молча смотрел на нее) и сказала:

— И чего я тебя мучаю? С одной стороны, у меня принцип — ничего против души. Но ты ведь мне не настолько уж неприятен как мужчина. Почему не осчастливить человека, если это не составляет труда?

— Ты меня спрашиваешь?

— В душ и в постель, — сказала Алексина.

— Ты шутишь?

— Нет.

Я недоумевал. Я растерялся. Я машинально исполнил ее приказание.

Ах, что говорить! В тот вечер — и в ту ночь! — мне даже казалось, что она меня любит.

Но я, конечно, ошибался.

Тем не менее, с тех пор иногда она спрашивала:

— Пожалеть тебя сегодня?

Я, краснея от стыда, от унижения, кивал головой…

Но иногда она говорит со мной. Хотя считает, что ум мой слишком ординарен, непатологичен. Иногда позволяет и мне поговорить о чем-то, что кажется важно и интересно для меня. Но вид у нее при этом такой, будто она заранее знает все, что я скажу — и это ей заранее неинтересно.

Так вот, однажды мы — я и Анастасия — оказались у Алексины вместе.

Это не в первый раз случилось, но вдруг Анастасия споткнулась об меня взглядом и умом и спросила Алексину:

— Слушай, а зачем тебе этот придурок?

— Ну, во-первых, одноклассник. Во-вторых, единственный, кто не желает показать, какой он зверский самец, являясь при этом, между прочим, весьма неплохим мужчиной. (Я обомлел!). В-третьих, всегда нужен друг, готовый за тебя в огонь и в воду. Всякое может случиться. Остальные предадут, а он нет. Ни за что. Он меня любит.

— Занятно, — сказала Анастасия. — Что ли, попробовать его?

— Валяй, — сказала Алексина, кивая на другую комнату.

— Пошли, — сказала мне Анастасия с неприличными глазами.

— Я не могу, — сказал я.

— А если я прикажу? Под страхом отлучения навсегда от постели своей и от дома вообще? — спросила Алексина.

Я подумал. Ответ дался мне нелегко, но он был однозначен и тверд:

— Для меня это будет страшно. Но все равно — нет. Не могу.

— Не будем мучить человека, — вступилась за меня сама Анастасия. — Поразимся его стойкости и геройству, хоть и зададим мысленно себе вопрос — зачем оно?

И они надолго равнодушно замолчали — возможно, лениво обдумывая этот самый вопрос, а я был весь в холодном поту — и это был единственный раз, когда мне хотелось как можно скорее уйти из дома Алексины…

Но — это дела прошлые.

А в эту субботу я торопился рассказать ей об анкете, о приключении с вором и попадании в милицию, в общем, о том, что даже и ей не может не показаться оригинальным и интересным.

Но дверь оказалась заперта. Алексина не подошла, не ответила. Ее просто не было.

И я вдруг впервые в жизни обиделся на нее. Я обиделся на нее — и странным образом энергия обиды перешла в другую энергию. Я решил, что именно сегодня готов совершить воровство — не ради воровства, а ради психологического эксперимента, о цели которого я уже рассказал.

Я зашел домой, взял небольшой чемоданчик и отправился на вокзал.

Но откуда у меня, человека, никуда не ездившего, чемоданчик?