Анкета. Общедоступный песенник

Через год Геннадий Николаевич сказал Ольге Васильевне о своих чувствах — на какой-то учрежденческой вечеринке, выпив немного водки (и первый тост, конечно, за Победу, ведь война была совсем рядом, за плечами, а Геннадий Николаевич успел последний год повоевать и даже был легко ранен). Он выпил немного водки и говорил с Ольгой Васильевной в конце длинного учрежденческого коридора, у кадки с фикусом. Она выслушала и промолчала.

Но через несколько месяцев — опять-таки на вечеринке и, возможно, у той же кадки с фикусом, созналась во взаимности. Но тут Геннадий Николаевич повел себя странно. Он сказал, что отношений вне брака не хочет, но вот к браку еще не готов. Мешают некоторые психологические моменты.

Ольга Васильевна не стала выяснять, какие.

Еще через год Геннадий Николаевич (вечеринка, кадка с фикусом) сказал, что в принципе решил и готов — но чтобы уж навсегда, на всю жизнь. Правда, есть некоторые психологические моменты…

Ольга Васильевна и на этот раз не стала их выяснять, в свой черед сказала с печалью, что теперь она не уверена в своей готовности к браку — и у нее тоже есть некоторые психологические моменты…

Прошло время. Вечеринка, кадка, фикус — и вот Геннадий Николаевич решается открыть свою психологическую тайну.

Он признался, что не любит детей.

Ольга Васильевна, зная его мягкий добрый характер, была поражена.

Геннадий Николаевич объяснил, что нелюбовь к детям объясняется нелюбовью, почти ненавистью к детству вообще, а к своему — в частности.

По условиям того времени, он не мог тогда объяснить подробно. Подробности же таковы.

В детстве он был молчалив, не угрюмо, но настойчиво замкнут, любил читать приключенческие книги — и очень не любил, когда на него обращали лишнее внимание. Дома это было обеспечено: он жил у тетки, потому что мать его умерла при родах второго ребенка, который тоже родился мертвым, а про отца тетка ничего не говорила, да он и не хотел почему-то знать. У тетки была большая семья, ей недосуг было очень уж хлопотать над племянником, и его это устраивало; он забирался в свой чуланчик, который стал комнатой — оборудованный лампочкой и раскладушкой, делал уроки на старом сундуке или лежал и читал — и был доволен жизнью. Если б не школа! От природы он был умен и трудолюбив, он хорошо учился — а хорошая учеба и тогда, и до недавнего времени была первым основанием для выдвижения ученика на различные детские руководящие должности — октябрятские, пионерские и комсомольские. И Геннадия Николаевича неизменно выдвигали, причем на должности высокие. Чувство долга вынуждало Геннадия Николаевича поначалу исправно соответствовать должностям, что-то проводить и организовывать и т. п., — то есть быть на виду, чего он терпеть не мог. Но он быстро уставал душой и начинал — наперекор чувству долга — с усилием — бездельничать и волынить, неявно, но последовательно.

И вот уже совсем запущена работа, того и гляди спохватятся, заметят и накажут — но тут, смотришь, и учебный год кончился, а в новом году новые должности, и опять выбирают Геннадия Николаевича — за хорошую учебу, и опять он мучается. Чтобы избежать этой участи, он даже попытался не учить уроков — и месяца полтора не касался учебников. Учителя взволновались, вызвали его на педсовет вместе с теткой, стали задавать вопросы, — никогда еще Геннадий Николаевич не был таким центром внимания! Нет уж, лучше нести свой крест, чем такие испытания! — и он быстро исправил учебу — и естественным порядком стал получать очередные детские общественные ответственные посты и задания, которые все аккуратно и тихо проваливал.

Вот за что не любил он свое подневольное детство, после школы же был послан на курсы младшего комсостава — и очень скоро на фронт — в начале 45-го. Там его смекалку и ум тоже раскусили, как ни старался он быть в тени (не в трусливой окопной или тыловой, а — общественной), начали выдвигать по политической линии, но тут, слава Богу, кончилось война. Геннадий Николаевич свое среднее образование посчитал достаточным, нашел себе службу в статистическом управлении (раньше оно было всего лишь отделом разветвленного учреждения), где и служил до самой пенсии в одном и том же качестве, на досуге собирая и увлеченно читая книги из знаменитой серии ЖЗЛ, то есть — «Жизнь замечательных людей».

Но призраки детства и до сих пор навещают его, до сих пор снятся ему сны, в которых к нему подходит завуч по воспитательной части и говорит: