Анна Австрийская. Первая любовь королевы

Королева пылает, король продолжает оставаться холоден, а кардинал бесится; но, несмотря на это, они все разделяют одно мнение, чего еще не бывало никогда

В то время когда все это происходило во дворце Медичи у кардинала, Анна Австрийская вернулась в Лувр, влюбившись, как говорит автор той эпохи, так, как только женщина способна быть влюблена. Она оставила у себя герцогиню де Шеврез. Ей необходимо было иметь кого-нибудь, с кем она могла свободно говорить о том, что наполняло ей голову и сердце. Не без труда, не без боли в сердце оторвалась она от головокружения, которому поддавалась во время праздника кардинала. Давно уже его величество Людовик XIII, ее скучающий супруг, уехал из дворца Медичи в сопровождении своих дворян и вернулся в Лувр, а она была еще тут, забыв об этикете. Букингем, красавец Букингем, удерживал ее в плену, как магнит железо.

Герцогиня де Шеврез, к счастью, сохранила хладнокровие, между тем как упоенная королева совершенно лишилась его. Одно мгновение она даже испугалась своего поступка. Это она толкнула Анну Австрийскую к Букингему; но королева шла так скоро по пути, который она указала ей, и шла с таким презрением ко всем приличиям и опасностям, что герцогиня была принуждена заставить ее опомниться. Для этого она должна была дотронуться до единственной струны, к которой Анна Австрийская могла быть чувствительна в подобную минуту. Она обратилась к женскому кокетству. Заставив супругу Людовика XIII заметить беспорядок, который шумный праздник и еще более, может быть, упоение, с каким она ему предавалась, сделали в ее наружности, она объявила, что королеве невозможно оставаться долее на балу, что наряд ее испортился, а ее красота, как она ни была велика, подверглась, вследствие усталости, изменению, которое наступающий день сделает еще заметнее. Только герцогиня де Шеврез, ее поверенная и приятельница, могла осмелиться говорить с нею так откровенно, но этого было достаточно.

Через пять минут после этого сострадательного совета Анна Австрийская в сопровождении своей фаворитки возвращалась из Люксембурга в королевский дворец.

— Не оставляйте меня, Мария, — сказала королева герцогине, входя в свою спальню, — не оставляйте меня, пожалуйста.

— Я вас не оставлю, — отвечала герцогиня, — если вы приказываете мне; притом самое главное мое удовольствие оставаться с вами; но я должна позвать горничных вашего величества.

— Нет, герцогиня, нет! Мне было бы неприятно видеть теперь эти лица, оледеневшие от этикета. Меня утомило уважение всех этих людей.

— Но вы, ваше величество, не можете же переодеться самостоятельно.

— Я не хочу ложиться, Мария. Я не засну… О нет! Я не могу заснуть. Эта подвижная толпа, которую я оставила и шум которой еще раздается в моих ушах, блеск этих огней, от которых горят мои глаза, звуки этой музыки, проникающей в сердце, — все это ускоряет течение крови и заставляет ее бросаться в голову. Я чувствую, что я почти сумасшедшая.

Королева остановилась, увидев улыбку на губах фаворитки.

— Ты смеешься, Мария? Таким-то образом принимаешь ты участие в ужасном смятении, волнующем меня, в терзаниях, в которых ты меня видишь?

— Ах, ваше величество! — ответила герцогиня тоном упрека. — Как дурно знаете вы ту, которая отдала бы свою жизнь для того, чтобы доставить вам счастье! Улыбка, замеченная вами, была улыбкой печали.

— Печали?

— Я огорчалась недоверием ко мне моей государыни.

— Недоверием к тебе, Мария!

— Каким же другим именем назвать чувство, внушившее вашему величеству ваши слова? Разве вы не хотели понять, что с моей стороны было бы нескромностью стараться проникнуть в вашу мысль, когда вы утверждали, что смятение ваше не имеет другой причины, кроме шума бала, яркого освещения и музыки!

— Ах, Мария, как ты жестока! В чем же ты хочешь принудить меня признаться тебе?

— В том, в чем вы еще сами не хотите признаться себе, моя прекрасная государыня, однако вы должны будете признаться когда-нибудь, что с этого бала вы уехали бы очень холодной и очень соскучившейся, если бы он не был оживлен присутствием одного человека, единственного, которого вы видели там.

— Мария!

— Такая великая королева, как вы, должна уметь смотреть прямо на все, на счастье и несчастье. Недостаточно ли долго смотрите вы на несчастье в образе его величества короля? Для чего же вы не хотите взглянуть на счастье в образе герцога?

— Ах, я слишком много смотрела на него! — вскричала королева с досадой. — Но ты непременно хотела этого, Мария.

— Ваше величество ставит мне это в упрек?

— Нет.

— И в наказание лишает меня доверия?

— О, нет, нет! Мария, ни к кому на свете не могу я иметь такого доверия, как к тебе. Я открою тебе сердце, хотя ты обвиняешь меня в недоверии. Твоя дружба подаст мне совет и помощь, чтобы вернуться на путь долга, потому что я схожу с него, Мария, схожу. Бог накажет меня за это преступление.