Анна Австрийская. Первая любовь королевы

Безмолвие в монастыре бывает сильнее, чем во всяком другом месте. Словно оно там двойное. Действие ли это воображения или действительно эти толстые и почти неприступные стены, эти длинные галереи, где теряется взор, удерживают и поглощают, делая неуловимым для слуха, шум, который раздался бы во всяком другом месте? Это безмолвие, свойственное монастырям, царствовало в Валь де Грасе. Первый звук, нарушивший его, был звук часов, пробивших половину десятого. Вдруг отворилась дверь капеллы и потянулась длинная процессия монахинь. Это был конец вечерней молитвы. Монахини шли по две в ряд, скрестив руки, благочестиво потупив головы и погрузившись в святые мысли. Младшие шли впереди, старые замыкали шествие. Широкая галерея, по которой они шли на лестницу, ведущую в их кельи, была освещена только слабым светом из двери капеллы и жалким фонарем, прибитым к стене. Последняя монахиня, вышедшая из капеллы, заперла дверь, и медленная процессия продолжала двигаться в полутьме. Мало-помалу шум шагов и шелест платьев затихли вдали. Монахини, поднявшись на лестницу, исчезли одна за другой, и в монастыре стало тихо и уединенно.

Через минуту дверь наверху лестницы тихо отворилась. Женская голова, покрытая капюшоном мантильи, выглянула, долго смотрела вдоль верхней галереи, освещенной, как и нижняя, простым фонарем, и ведущей в кельи, и, видимо успокоенная окружавшим ее безмолвием, вернулась в комнату, которая находилась за этой дверью. Скоро появилась уже не голова, а вся фигура. Другая женщина, одетая так же, как и эта, в мантилью, капюшон которой покрывал всю голову, появилась вслед за первой.

— Пойдемте и не бойтесь, — сказала шепотом первая своей спутнице, которая, по-видимому, колебалась, — эти бедные монахини теперь ложатся спать. Будьте уверены, они не встанут с постели до заутрени.

— О, Мария! Что вы заставляете меня делать! — прошептала Анна Австрийская.

— Пойдемте, пойдемте, — повторяла герцогиня де Шеврез, — это, может быть, единственный случай, не будем его пропускать.

Фаворитка, взяв трепещущую руку своей повелительницы, тихо увлекла ее. Они спустились с лестницы и прошли по галерее в капеллу. Одна лампа догорала под темным сводом, как звездочка на тверди небесной. Шаги королевы и герцогини, осторожные и легкие, скользили по мраморным плитам, не возбуждая ни малейшего отголоска.

— Здесь, — сказала герцогиня де Шеврез, остановившись возле столба у входа на хоры.

— Ты хотела этого, Мария, какую власть имеешь ты надо мной! Ты заставляешь меня совершать святотатство!

— Я на себя беру все преступление, моя милая государыня, — отвечала герцогиня, — а вам хочу предоставить все счастье расстроить планы Ришелье.

— Ценою каких мучений!

— Молчите! Не забывайте, что вы ожидаете найти здесь почтенного отца, которому вы раскроете ваше сердце;

ваше величество должны очень удивиться, очень рассердиться, увидев вместо него герцога Букингема.

— Ах, государь! — прошептала королева задыхающимся голосом. — Вот последствия вашего жестокого пренебрежения!

— Тише! — сказала герцогиня. — Я слышу шум. Видите вы свет, медленно поднимающийся из земли и бросающий бледные лучи на плиты, там, у входа в эту капеллу?

Она указывала пальцем на одну плиту, которая, движимая невидимой рукою, поднималась медленно, мало-помалу и почти незаметно. Анна Австрийская, суеверная, как все испанки, чуть не вскрикнула от испуга.

— Что это значит? — сказала она, дрожа и прижимаясь к своей фаворитке. — Неужели мертвецы выходят из могил для того, чтобы упрекать меня в моем проступке?

— Успокойтесь, — тихо ответила герцогиня де Шеврез, — клянусь вам, явится не мертвец, а, напротив, живой и страстно влюбленный человек.

— Мария, вы заставляете меня дрожать!

— Вот он.

Герцог Букингем в монашеской рясе появился из отверстия, сделанного отодвинутой плитой, и быстро подошел.

Схватив руки королевы и с восторгом целуя их, он бросился к ее ногам.

— Что вы делаете, отец мой? — пролепетала Анна вне себя.

— Ах! Простите самому почтительному, но самому влюбленному человеку на свете.

— Боже, что слышу я! Это вы! Герцог! — вскричала королева, пользуясь, как умела, благоразумным советом герцогини де Шеврез притворяться изумленной и разгневанной. — Вы осмелились пробраться сюда?

Несмотря на раздраженный тон, который она придала своим упрекам, рука снисходительной королевы осталась в руках английского вельможи, который нежно ее пожимал.

— Эта смелость объяснит вам лучше моих слов всю горячность моей любви.

— Но эта любовь — преступление, герцог; вы забываете, что ни королева французская, ни супруга короля не может, не будучи виновата сама, слушать признания в этой любви.

— О, ради Бога!

— Встаньте, герцог, и уходите, уходите, прошу вас. Неужели вы не подумали, явившись сюда в этом платье и в этот час, — продолжала Анна Австрийская, подчинившись на минуту чувству своего величия, — что такой необыкновенный поступок оскорбит королеву?