Анна и Черный Рыцарь

Об этом я тоже не имел никакого понятия, но Анна всегда отличалась умением представлять информацию в самой простой и доступной форме. Согласно ее теории, глаза, уши и носы, а также другие органы чувств служили для доставки всяких сведений в мозг, а вот сердце было нужно для того, чтобы извлекать их оттуда снова, если вам вдруг захочется на них взглянуть. Бедная, бедная мисс Хейнс! Она совершенно не понимала этих идей и уже на одном этом теряла по меньшей мере пять очков. Впрочем, она и так всегда проигрывала, вот только сама об этом не догадывалась. Не слишком везло и Джону: он тоже постоянно терял очки. Мне было очень лестно узнать, что я проигрываю не так сильно, как Джон или мисс Хейнс. Да, счет был тоже не в мою пользу, но не так сильно, как у них. Чего мисс Хейнс с Джоном не понимали, так это что в голову можно с легкостью запихать все, что угодно; подлинная проблема была в том, как достать его обратно. Мы слишком часто теряем что-то важное, то, что в какой-то момент обязательно понадобится найти, но его и след простыл. Как часто говаривала нам Ма: «Если ты ни разу не остановился в течение дня, то точно не сделал ничего стоящего». И как сказал кто-то еще:

Что эта жизнь, коль средь дневных забот
Нет времени следить багряного листа полет?[14]

Ма никогда не возражала против учения и образования с одной только оговоркой. «Если слишком много учиться, лишишься сердца», — заявляла она, а лишиться сердца для нее было самой большой трагедией на свете. Я мог бы еще многое рассказать о Ма и Анне, но среди их деяний следует упомянуть одну вещь — они никогда не теряли сердца. Средь всех дневных забот они никогда не упускали шанса постоять и поглазеть на полет какого-нибудь листа — в этом-то и была вся штука. А вот я этим умением так до конца и не овладел.

* * *

Прохладный ветер Джонова отношения к миру доставлял мне истинное наслаждение, но я также любил и теплый бриз Анниной сердечной невинности. Судя по всему, единственным способом жить дальше было принять обе стороны своей души и примириться с ними. В конце концов, я был не единственным человеком, который запутался в жизни. Решающим аргументом для Анны оказалось вовсе не дополнительное обучение само по себе, а обещание Джона, что во время долгих летних каникул ее подругам Бомбом и Мэй можно будет иногда приезжать к нему в гости вместе с ней.

После сорока лет преподавательской работы Джону в голову пришла странная идея, что чистые детские разумы представляют собой идеально пустые емкости, которые ему нужно непременно заполнить всякой полезной информацией. Ему почему-то казалось, что, когда Анна стоит, подбоченившись и склонив голову так, что ее рыжие волосы падают на плечи, эта поза на языке жестов недвусмысленно означает, что она ждет не дождется, когда же ей в голову впрыснут очередную порцию научных фактов. Я пытался объяснить ему, что все обстоит наоборот: это грозит вот-вот вырваться наружу то, чего она знать не хочет. Но он мне не поверил. Он хотел во всем убедиться сам. Мисс Хейнс тоже пыталась, и один бог знает сколько. Но от этого у нее только прибавилось седых волос. Моя же теория заключалась в том, чтобы дать Анне все попробовать в свое время. Мы с ней бывали в синагогах, церквах и всевозможных храмах, и, куда бы мы ни приходили, там обязательно оказывался кто-то, готовый совершенно точно рассказать нам, кто такой бог, что он думает и чего хочет. Большинство книг в библиотеках тоже оказались в этом отношении бесполезны.

Казалось, люди узнали о боге все, что можно было узнать, но тут же забыли об этом. Все это было крайне странно. Анна хотела непременно во всем разобраться сама. А мне следовало заранее рассказать Джону о ее специфическом подходе к учению, но я забыл.

Я сделал для нее одну из таких штучек, которые вращаются вокруг своей оси и превращают серию неподвижных картинок в маленькое кино. В книге эта штуковина называлась «фанакистоскоп». Как, по-вашему, вы будете выглядеть, если спросите друзей: «Ну и как вам понравился мой фанакистоскоп?» Естественно, в конце концов мы стали называть его просто «штучкой», и всем было прекрасно понятно, что собой представляет штучка, — кроме, разумеется, учителей.