«Анна Каренина» Л. Н. Толстого

В отличие от Серпуховского, Вронский не склонен искать политических целей для удовлетворения своего честолюбия. Он не был и карьеристом. «Мне недостает для этого одной главной вещи, — говорит Вронский, — недостает желания власти». Серпуховской ему не верит. «Извини меня, это неправда», — отвечает он Вронскому. Но Вронский не лжет, не лукавит; его нельзя назвать и безвольным человеком. Воли у него не меньше, чем у Серпуховского.

Карьера и честолюбие требуют жертвы. И Вронский должен, по мнению Серпуховского, принести в жертву свою любовь. «Да, как нести fardeau [65]и делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано за спину, а это — женитьба», — объясняет он Вронскому. Подразумевается «правильная» женитьба, предполагается и разрыв с Анной…

Серпуховской надеется, что «теперь» в жизни Вронского будет «не всегда». И он со временем покинет Анну, которая мешает его настоящему успеху и карьере. Серпуховской предостерегает Вронского и напоминает ему жалкую, с его точки зрения, участь некоторых общих знакомых: «Они погубили свои карьеры из-за женщин».

Но речи Серпуховского не убеждают Вронского. Он не желал и не мог жертвовать Анной и своей любовью ради честолюбия. Больше того, именно после встречи с Серпуховским для Вронского стала совершенно очевидной необходимость сделать выбор. И он вышел в отставку. Вронский поступил как человек чести, а не честолюбия. Только так он мог сохранить свою независимость. Дороги Вронского и Серпуховского расходятся.

Но странным образом исполнение желаний, в которых нельзя не видеть определенной нравственной основы, сближает Вронского с Яшвиным, который понимает его лучше, чем Серпуховской. Именно Яшвин, «игрок, кутила и не только человек без всяких правил, но и с безнравственными правилами», «был в полку лучший приятель Вронского».

Подобно тому как Серпуховской все в жизни считал средством для карьеры, Яшвин относится к жизни, как к рискованной игре, где, в сущности, нет никаких правил. Серпуховской явно осуждал Вронского за его незаконную связь с Анной Карениной, а Яшвин нисколько его за это не осуждает. Поэтому Вронский, нуждавшийся хоть в каком-то сочувствии, становится приятелем Яшвина, хотя игрок ему нисколько не ближе, чем карьерист. Сам он не был ни тем, ни другим.

Серпуховской с сожалением смотрит на жизнь Вронского. Яшвин даже не понимает, о чем тут можно сожалеть… На скачках, как в игре, он ставит на Вронского. «Ну, так можешь за меня и проиграть», — сказал Вронский, смеясь». «Ни за что не проиграю», — ответил Яшвин. Вронского отталкивает холодная расчетливость Серпуховского и привлекает горячая страстность Яшвина.

«Он чувствовал, что Яшвин один, несмотря на то, что, казалось, презирал всякое чувство, — один, казалось Вронскому, мог понимать ту сильную страсть, которая теперь наполняла его жизнь». Скрытое честолюбие Вронского сталкивает его с Серпуховским. А страсти сближают с Яшвиным.

Серпуховской оставил Вронского накануне скачек, во второй части романа. Теперь его спутником становится Яшвин, который и идет с ним до конца, до восьмой части книги, до самой развязки. В последний раз мы видим Вронского и Яшвина на железной дороге на пути в Сербию, где шла война против Турции.

«Одно это могло его поднять, — говорит графиня Вронская, обращаясь к Кознышеву, которого случайно встретила на платформе. — Яшвин — его приятель — он все проиграл и собрался в Сербию. Он заехал к нему и уговорил его». Ведь и Вронский все потерял… Он, со своей стороны, признается Кознышеву: «Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится…»

Как отдельные мысли Толстого, взятые в отрыве от целого, вне контекста, «страшно понижаются» в своем значении, так и созданные им художественные типы представляют собой органическую систему соотношений личностей и судеб. И авторская мысль включает в себя не только характер героя в собственном смысле слова, но и его оценку в сопоставлении с характерами других персонажей романа.

10

Вронский отказался от честолюбивых планов в начале своей карьеры. Каренин, в самом имени которого есть начальный слог этого слова — кар-ьера, — был на высоте власти, признания и успеха, когда ему поневоле пришлось сойти со сцены.

Однажды приняв «роль твердости и спокойствия», Каренин выдерживал эту роль сколько хватало у него сил, пока не почувствовал себя «постыдно и отвратительно несчастливым», пока не убедился в том, что не сможет выдержать «всеобщего напора презрения и ожесточения».

Каренин долго поднимался по лестнице карьеры и наконец почувствовал себя если не выше всех, то, по крайней мере, выше многих. Иметь друзей, приятелей, близких знакомых — все было для него уже невозможным и ненужным, если все внимание его было сосредоточено в сфере служебных и светских интересов.

И это положение отъединенности и возвышенности не тяготило его до самого того дня, когда он вдруг стал нуждаться в сочувствии и поддержке. И тут он сделал страшное открытие. Оказалось, что «он был совершенно одинок со своим горем».