Анна, Ханна и Юханна

Я уже говорила, что работа служанкой сделала меня социал-демократом. Но я, как всегда, просто стараюсь, по привычке, слишком хорошо о себе думать. Не работа, а семья с улицы Виктории научила меня ненавидеть буржуазию.

Стоял ветреный апрельский день тысяча девятьсот двадцатого года, когда это произошло. Прямо перед часом пик.

Я была одна в магазине, прилавок был липким, так как перед этим я разделывала угря для покупателя. Он жаловался, что на улице настоящий ураган и что каналы вышли из берегов. Когда покупатель ушел, я собралась было вытереть прилавок, но обнаружила, что у меня кончилась вода.

В наших лавках водопровода не было. Но под большим стеклянным куполом в центре рынка находился круглый павильон с колонкой. Я попросила подружку Грету из отдела сыров присмотреть за моим прилавком и побежала с ведром за водой.

— Беги, только поскорее! — крикнула она мне вслед.

Я кинулась к колонке со всех ног. Но как только я собралась открыть тяжелую дверь в павильон, ведро вдруг выпало у меня из руки и с грохотом упало на каменный пол. Страшно разозлившись, я попыталась наклониться, чтобы поднять ведро, но у меня ничего не вышло.

Я подняла правую руку, чтобы все же открыть дверь, но и это у меня не получилось, и я поняла, что окаменела. В первый момент подумала о детском параличе. Но нисколько не испугалась. Вокруг был такой покой, да и я сама ощущала полную безмятежность. Этот сверхъестественный покой не давал мне ни думать, ни бояться. Откуда-то лился чудесный свет. Все было значительно, торжественно… и светло.

Прошла нескончаемая минута, прежде чем я вспомнила, что мне надо поторапливаться.

В это мгновение раздался страшный треск, стеклянный купол не выдержал натиска бури и рухнул вниз с шумом, который мог бы разбудить и мертвого. Дверь слетела с петель и ударила меня по голове. Этот удар отшвырнул меня к стене. От двери полетели осколки стекла, вонзившиеся в мои руки, но ладонями я успела прикрыть глаза, и осколки не поранили мне лицо. Люди бросились от павильона врассыпную. Кто-то закричал: «Слава богу, Юханна жива! Она не успела войти… но она вся в крови! Звоните в полицию и в скорую!»

Добрый врач в Сальгренской больнице извлек из руки осколок и зашил рану.

— Вас, фрекен, сберег ангел-хранитель, — сказал он. Потом он обратился к полицейскому и начальнику пожарной команды: — Нет, фрекен не видела и не слышала ничего необычного.

— Я так спешила, — сказала я.

Они мне поверили.

Об этом несчастье много говорили, потому что грохот от падения купола был слышен на другом конце города. Обо мне даже написали в газете: «Девушка, которую спас ангел-хранитель». На рынке меня дразнили:

— Как же ты рассчиталась со своим ангелом?

Для одного дня это было слишком. Я расплакалась. Стиг утешал меня как мог, и скоро разговоры об ангельской охране стихли.

Мама тоже прочитала газетную статью обо мне и сказала очень странную вещь:

— Я надеюсь, ты понимаешь, что это правда.

Я ничего ей не ответила, но впервые за много лет мы посмотрели друг на друга с пониманием. Едва заметно улыбнувшись, она спросила:

— Это был твой отец, Юханна?

— Не знаю, мама.

Правда ли это, я не знала. Не знаю я этого и сегодня. Мне не были нужны никакие объяснения — ни тогда, ни теперь.

Единственное, что я знаю, — произошло чудо, и только после этого я смогла вспомнить отца, лес, гремящие пороги, кричащих в сумерках гагар, рассказанные им сказки, песни, которые я пела вместе с ним. Раньше я не осмеливалась это вспоминать. Теперь картины детства заливали меня бурным потоком — сначала в снах, а потом и наяву. Во мне как будто открылись какие-то шлюзы.

Мне снилось, как мы летим — папа и я, как мы плывем под парусом по Ульвклиппану. Мы добрались до вершины скалы только к ночи и остановились передохнуть. Папа протянул руку к звездам и сказал, что каждая из них — это далекий, чужой мир. Когда я спросила, кто живет в этих мирах, в ответ я услышала, что звездные дома пусты и в них никто не живет.

Летали мы и над озерами — над Длинным озером и над Норвежскими водопадами, — и над тысячами лесных заводей.

Сны с полетами наполняли мою душу несказанной радостью, ощущением победы. Чувством власти — да, чувством чистой власти и силы.

Днем все было по-другому. Днем я вспоминала. Теперь я могла вспомнить все-все. Вот в проулке в стороне от Аллеи поет птичка. Я останавливаюсь, слушаю и узнаю — это зяблик. Я здороваюсь с пекарем Эрнстом и вдруг понимаю, что от него пахнет мукой из бочки, и я явственно вижу светящие в окна мельницы лучи солнца, в которых пляшет мучная пыль. В воскресенье мы с Гретой ходили к озеру Дель, сидели на мысе, заросшем лесом, отражающимся в глубоком пресном озере. У берега стоят ивы и березы. Там, дома, росли клены, ронявшие свои поздние светло-зеленые соцветия в воду северных озер.

— Ты чувствуешь, что здесь пахнет медом?

Но Грета не улавливает запахи.

Почти те же самые странности происходят и с мамой. Я была уверена, что полностью освободилась от нее. Теперь она вернулась со всей своей материнской властью. Она — единственное существо, которое всегда со мной.