Вернулся Арне и сказал, что, как он и думал, у этого парня руки растут не из того места. Они посмеялись над этим, и, пока Арне забивал гвозди, пилил и привинчивал полки, они говорили о политике.
– Знаешь, это все правда, что говорил Хенриксен. У Ракель и Симона в Германии остались родственники, и они страшно волнуются. Все время, каждый день. – У Арне, как всегда, когда ему становилось страшно, потемнели глаза. – Я вспоминаю пророчества Астрид, – сказал он. – Как ты думаешь, она может предсказывать будущее?
– Так говорят. У нас по материнской линии были ясновидящие.
Арне фыркнул:
– Это чистое суеверие.
Потом он сказал, что Астрид ничего не говорила о том, что немцы будут маршировать по Авеню. Она не произнесла ни слова о Швеции, сказал он и облегченно вздохнул.
Вечером, перед сном, он говорил о Гинфарбах:
– Ты не представляешь, как много у них книг. Он преподает в университете.
Мне стало немного не по себе, я подумала, что, наверное, эта семья – самая изысканная в нашем поселке. Подумала я и о своей необразованности и о ненависти к буржуазии.
Но еще больше я думала о тех чудесных мгновениях, когда мы с Ракель сидели в саду и молчали.