Анна, Ханна и Юханна

Но мне не хватало близости и задушевности, видит Бог, как мне этого не хватало. Я каждый день уговаривала себя, что нельзя привязывать детей к себе, что надо давать им свободу. Что, возможно, задушевная близость невозможна между живущими вместе людьми, так как очень велик риск задеть родного человека за живое. Как я могла сказать ей о том, что мне известны жуткие любовные истории с иностранцами, обучающимися в Лунде, истории об абортах?

Аборты.

Как могла говорить с ней об этом я, которая ничего не говорила ей о своих выкидышах?

Когда она летом приехала домой – бледная, тонкая и серьезная, – меня просто разрывало от нежности. Мы бок о бок работали в саду, но она ничего не рассказывала, а я так и не отважилась спросить.

Анна временно устроилась на должность корректора в газете.

Рикард Хорд.

Я думала о нем с самого начала.

Мои мысли о нем касались многих вещей, его светлосерых глаз, обрамленных ресницами, которым могла бы позавидовать любая женщина. Таким же чувственным был его рот. Многие считают глаза зеркалом души. Но я всегда понимала, что бархатистые карие глаза могут лгать так же, как светло-голубые. Я знала, что именно рот раскрывает образ мыслей и намерения. Не словами, которые текут из уст, нет, я говорю о его форме.

Никогда в жизни не видела я такого чувственного рта, как у Рикарда, – большого, с полными губами, с уголками, которые то и дело поднимались, когда он смеялся или проявлял любопытство. Он был очень молод, но в углах глаз уже были видны лучики симпатичных морщинок.

Он умел смеяться.

Умел он и рассказывать – одну захватывающую историю за другой.

Он отчаянно мне кого-то напоминал, но я никак не могла понять кого, потому что он не был похож ни на одного моего знакомого. Только несколько недель спустя, когда я сидела дома, пила кофе, и ко мне без предупреждения ворвался Рагнар, я поняла. Поэтому я нисколько не удивилась, когда мне однажды позвонила Анна и срывающимся от паники голосом сказала:

– Выяснилось, что он просто бабник, мама!

Я не помню, что я ей ответила, помню только, что долго сидела потом у телефона и думала, что Анна нисколько не похожа на Лизу, совсем не похожа.

Именно тогда, когда Анне исполнилось двадцать три года, в тысяча девятьсот шестидесятом году, я поняла, что мы ничего не можем сделать для наших взрослых детей.

Рикард мгновенно очаровывал всех – родственников, друзей и соседей. Хуже всего было с мамой. Она буквально таяла, когда видела этого парня. Было очень забавно видеть, что и он относился к ней с большой симпатией и уважением. Он никогда не смеялся над ней, как это делали мои братья, но, напротив, всегда слушал ее с большим интересом.

Мне он однажды сказал:

– О ней надо написать книгу.

– Не думаю, что она может многое рассказать!

– У нее древний образ мыслей и оценки. Ты никогда не думала, что она последний представитель исчезающего поколения?

Я удивилась, но была вынуждена признать его правоту и внезапно, повинуясь какому-то импульсу, рассказала Рикарду о дне рождения Рагнара и о сделанном мной открытии.

– Ее изнасиловали в двенадцать лет, а в тринадцать она родила. Ее считали шлюхой, – сказала я.

– Господи, какой ужас!

Я тут же раскаялась в своих словах, подумала, что предала маму, и попросила Рикарда никому об этом не рассказывать.

– Я не хочу, чтобы Анна знала, – пояснила я.

– Я не понимаю почему, – недоуменно произнес Рикард, но обещал хранить молчание.

В августе они обручились, Анна вернулась в университет, а Рикард уехал в Стокгольм, где получил место в крупной газете.

– Так вы собираетесь поселиться в Стокгольме?

– Я же должна следовать за мужем. Да и мне будет легче найти там работу.

Анна говорила, что ей грустно, но лгала, и я знала это. Она была рада переезду и новой жизни в большом оживленном городе, рада тому, что сможет бежать от меня и моих глаз, которые слишком много видели.

– В Стокгольм ходит много поездов. Сядешь в поезд и уже через несколько часов сможешь обнять меня.

Арне и я, как истинные гётеборжцы, побаивались столицы и считали, что она принадлежит какому-то другому, неправильному миру. Мы думали, что стокгольмцы злые и шумные – такими мы представляли их по радиопередачам и по отдыхающим, приезжавшим на лето провести время на наших островах.

Но нам пришлось изменить наше мнение и отношение. После первого же визита в Стокгольм мы преодолели страх. Народ в Стокгольме оказался в подавляющем большинстве вполне приличным. Одевались все скромно, а высокомерие им было свойственно меньше, чем иным гётеборгским задавакам. Город оказался очень красивым, мы слышали об этом и раньше, но он все равно нас очаровал. Мы гуляли с Анной вдоль Стреммена и смотрели на облепивших набережную рыбаков с сачками.

Но своим рассказом я опередила события. Сначала была свадьба, которую сыграли в нашем доме у моря. Там я познакомилась с Сигне, матерью Рикарда, и начала многое понимать.