Анна, Ханна и Юханна

Анна рассчитала, что ребенок родится в марте. Уже с середины февраля она заставила Ханну почти все время лежать в кровати. Надо больше отдыхать и копить силы. Анна сидела с ней и болтала не закрывая рта, чтобы Ханна не стыдилась того, что ей – здоровой женщине – приходится как больной лежать в кровати и ничего не делать. Говорили они о всякой всячине, а однажды заговорили о смерти.

– Я хочу сойти в могилу пристойно, – сказала Ханна. – В комоде лежат сэкономленные от продажи масла деньги. Можешь их взять и проследить, чтобы мальчики на похоронах были в черных костюмах?

– Это я тебе обещаю.

Ханна вставала только для того, чтобы сходить в уборную. Однажды она вернулась оттуда и сказала Анне, что у нее началось кровотечение. Повитуха, кажется, даже обрадовалась. Она приготовила питье из сильнодействующих трав:

– Выпей, чтобы начать рожать. Это хорошо, что роды начались преждевременно, плод не успел вырасти слишком большим.

– Выгони Брумана, – попросила Ханна.

Но Бруман отказался уходить и до конца своих дней помнил те три дня, которые за этим последовали. Ханна тужилась, извивалась и кричала, но ребенок не желал выходить. Он словно врос в матку. Анна испробовала все способы своего древнего мастерства. В конце концов она подвесила Ханну к потолочной балке, от этого схватки участились, но ребенок не сдвинулся с места ни на йоту.

– Мне придется сделать разрез.

– Делай.

– Исчезни отсюда, – велела старуха Бруману.

У повитухи хватило ума прокипятить острые ножницы, прежде чем надрезать зев матки. Ребенок выскочил из материнского чрева, как пробка из бутылки. Ханна потеряла сознание, но кровотечение не было таким сильным, как опасалась Анна. Она не могла зашить рану, но прижала ее тампоном и наложила кровоостанавливающую мазь.

Ханна постепенно пришла в себя, и Анна прошептала ей на ухо:

– Ты справилась, Ханна. Все кончилось. Спи.

Младенец был весь в крови и синяках, но Анна решительным шлепком заставила его задышать, перерезала пуповину и искупала ребенка.

– Девочка, – сказала она и услышала, как Ханна прошептала, засыпая:

– Помилуй тебя Бог, бедное дитя.

Бруман устроился на ночлег на промерзшем и заваленном всякой рухлядью чердаке мельницы. Когда вприпрыжку наверх поднялся Эрик с вестью о том, что все благополучно закончилось и Ханна спит, Бруман не смог в это поверить. Он поверил только после того, как пришла Анна и принесла ему водки.

– У тебя родилась дочь, – сказала старуха.

Эти слова пробудили в нем тягостные воспоминания, но водка заглушила их. Только после того, как Йон умылся, переоделся в чистую рубашку, спустился в дом и взял на руки малышку, прежние воспоминания всколыхнулись с новой силой.

– Мы назовем ее Юханной, – сказал он.

Но у повитухи было возражение, и она прошептала:

– Нехорошо называть младенцев в честь умерших сестер или братьев.

В ответ Йон одарил ее взглядом, более красноречивым, чем любые слова.