Анна Леопольдовна

На 5-й. Тайных советов, предприятиев и умыслов я ни с кем не имела, токмо штатской советник Темирязев приходил ко мне в октябре месяце и объявил мне: покойная государыня Анна Иоанновна изволила сделать тестамент о наследствии российской короны на одного сына принцессина. А о дочерях в том тестаменте о наследствии не упомянуто; надобно-де, не упущая ныне времени, делать, чтоб и дочери по брате были наследницами российской короны. И об оном сказав мне, пошел от меня, и о вышеписанных словах его я принцессе сказала, на которые мои слова изволила сказать, что я об оном знаю: говорил мне прежде Михаил Головкин. И спустя неделю оный же Темирязев приходил ко мне в другоряд и спрашивал, сказывала ли я о его словах принцессе, и я сказала, что докладывала. И в то время принцесса его у меня зашла и, взяв его от меня, пошла в покой к принцессе Екатерине, и что там говорили, того я не слыхала; токмо мне изволила сказывать принцесса, что оной Темирязев о том наследстве ей говорил. О утверждении ж в наследстве дочерей подано было письменно от Остермана и Головкина, а в какой силе, об оном я не знаю, для того, что при мне не читано, а ведали об оном архиерей новогородский и князь Алексей Михайлович Черкасский. И пропустя некоторое время, оный архиерей меня спрашивал: об оном знаю ли я, на что я ему сказала, что ведаю, а о других ни о ком не знаю, ведали ль или нет. А других предприятий ни с кем не советовала и ни о каких не знаю.

На 6-й. Привезенные из Шлюсенбурха (Шлиссельбурга. — И. К.) пожитки бывшего герцога Курляндскаго майором Вульфратом и полковником Манштейном внесены в комнату к принцессе и открываны сундуки при мне и при других девушках камердинером Гранкиным и лакеями, и из оных пожитков никому ничего не давано, токмо принцесса взяла к себе все алмазы, и те алмазы выломав, положила к прежним алмазам к государыниным вместе; а золото и червонных 10 000, из оных пожаловала мне 4000 червонных, о которых я объявила выше, что остались в моей комнате, а прочие употреблены на оклады св[ятых] икон. А о золоте мною же показано, в бауле моржовом положенной сейф; а деньги рублевой монеты отданы Андрею Ивановичу Ушакову на дачу жалованья служителям герцога Курляндского, а сколько тех денег было, не знаю. А которое было привезено платье, оставила у себя (а кому что давано из онаго платья, о том не знаю), только по церквам давано на ризы и девкам, который отдаваны замуж».

Императрица этими объяснениями не удовлетворилась. Следователи стали трясти оставшихся в Петербурге служителей принцессы, и 22 декабря поручик гвардии Суворов прискакал в Дерпт с новыми вопросами. Вновь подруге Анны Леопольдовны приходилось вспоминать про ту или иную вещь, упомянутую камер-медхенами и прочим персоналом. Избавляя читателя от подробных описаний давно исчезнувших вещиц и перечня людей, через чьи руки они проходили, можно сказать только, что правительница и в самом деле любила одарять приближенных — платьем, деньгами, вещами — и щедро награждала за заслуги. Но ни она, ни фрейлина Юлиана не пытались каким-либо образом перевести капиталы и ценности за границу — они явно не собирались спасаться бегством.

Еще, пожалуй, можно отметить стремление принцессы переделать по своему вкусу украшения, доставшиеся ей от императрицы и Бирона. Правительница Российской империи с увлечением выковыривала драгоценные камни из оправ и отдавала их ювелирам. «Видела я, что алмазы ломали из часов, из трясил[48] и из перстней… и как выломают алмазы, тогда принцесса к себе изволила брать», — показывала камер-медхен София. Она же говорила, как Анна с подругами «бывшаго регента и детей его с платья позументы спарывали и выжигали, а из выжиги[49] делали шандалы и к уборному столу коробки, и всё осталось на том уборном столе, а сколько тех вещей сделано числом, того сказать не упомню, а не выжженный споротый позумент остался в коробке под кроватью фрейлинской, в спальне, а со скольких кафтанов того позументу спорото и сколько весом — того не знаю».

Документы следствия над «павшими персонами», наполненные упоминаниями о подобных «мелочах» (имея в виду не ценность вещей, а обыденность происходившего), показывают не только нравы главных действующих лиц. За ними вырисовывается картина придворного мира как своего рода распределителя, где милость высокопоставленной особы конвертировалась в материальные ценности, которые по стоимости могли существенно превышать официальное жалованье их получателя. Таким путем обеспечивалась верность слуг, решались служебные дела и формировались придворные «партии».