Анна Леопольдовна

Одновременно ей надо было постигать тонкости европейской дипломатии, разбираться в цифрах налогового обложения, назначать поставщиков мундирного сукна и дозволять Военной коллегии эксперимент: давать кавалерийским лошадям сено «с убавкою» в четыре фунта, чтобы выяснить, «могут ли лошади… таким числом сена довольны быть»²⁵². Она должна была решать, стоит ли отдавать казенную смолу для реализации в Англии «в комиссию» голландским негоциантам Пельсам; что отвечать «венгерской королеве» Марии Терезии на ее настойчивые просьбы о помощи; разрешать ли иностранным купцам закупать хлеб в России. Из бумаг Остермана 1741 года следовало, что общие военные расходы страны составляли 4 500 746 рублей, а недоимки с 1724 года достигли такой же величины; что денег, как обычно, не хватало и Штатс-контора по-прежнему была в долгах перед другими ведомствами²⁵³.

По-видимому, Анна довольно быстро «сломалась». До последних дней своего правления она формально исполняла свои обязанности, но действовать самостоятельно или настоять на реализации одобренных мер уже не могла и по большей части просто утверждала предлагаемые ей резолюции визами «Быть по сему» или «Тако». При отсутствии в государстве хозяина снизилась административная и законотворческая активность власти: в январе 1741 года было выпущено 96 указов, в феврале — 62, в марте — 43 и этот уровень сохранялся до осени²⁵⁴.

Несомненно, на «угасание» деятельности нового правительства повлияла и очередная беременность Анны. 17 июля 1741 года подданных известили о рождении 15-го числа великой княжны Екатерины Антоновны. Забота о двух младенцах должна была отнимать у матери определенное время; к ней прибавлялись хлопоты по устройству собственного двора и апартаментов, обязательные приемы, празднества, аудиенции иностранным послам.

Наблюдательный Финч летом 1741 года подвел итог своим впечатлениям от деятельности Анны: «Не могу не признать в ней значительных природных способностей, известной проницательности, чрезвычайного добродушия и гуманности, но она, несомненно, слишком сдержанна по темпераменту: многолюдные собрания ее тяготят, большую часть времени она проводит в апартаментах своей фаворитки Менгден, окруженная родней этой фрейлины». Но, констатировал английский посол, Юлиана Менгден не отличается умом, да и «хитрости в ней нет». Лучше бы, считал дипломат, Анна «чаще появлялась на людях, была обходительнее», как принцесса Елизавета — та «чрезвычайно приветлива и любезна, потому ее лично очень любят, она пользуется чрезвычайной популярностью»²⁵⁵.

Другие мемуаристы-современники также отмечали, что Анна стремилась искать спокойствие и уют в узком кругу близких людей. В комнатах любимой фрейлины Юлианы Менгден собирались за партией в карты Финн, маркиз Ботта, саксонский посол граф Линар и брат фельдмаршала Христиан Вильгельм Миних. От тяжких хлопот и массы скучных дел правительница пыталась укрыться за стенами своих резиденций.

Дворцовая жизнь

Покои Анны располагались в «среднем апартаменте» недавно выстроенного Растрелли нового Зимнего дворца, занимая 17 комнат, среди которых были две опочивальни, уборная и библиотека.

Одна из спален была отделана серебряной парчой; обои и кровать изготавливались под наблюдением Каравака. Вторую спальню принцесса обставляла уже по своему вкусу. 22 ноября 1740 года она через Левенвольде распорядилась: «…сняв в том покое обои штофныя алыя, обить вновь обоями штофными желтыми с позументом серебряным, также и завесы и кровать вновь сделать из такого же штофу и с позументом таким же». Нужные обои с подкладкой из «красной крашенины» (446 аршин) через неделю были уже готовы, а в декабре мастер-француз Антон Рожбарт и его работники закончили большую кровать «с болдахином французским маниром, желтого штофу с серебряным позументом», которую делали «с поспешением» днем и ночью. Анна приказала изготовить матрас с бумазейной наволочкой, покрывало из желтой тафты и атласное стеганое одеяло. Придворные столяры зимой 1741 года для этой спальни по требованию ее хозяйки изготавливали резные «панели» и два дубовых кресла.

Как только принцесса немного освоилась в своих новых покоях, она решила их усовершенствовать. Серебряную парчу и обои из прежней спальни она велела перенести в новую «и убрать вновь, а тот убор поручить тому же мастеру Короваку». Обер-гофмаршал приказал Камер-цалмейстерской конторе[20] отпускать Караваку всё необходимое, «понеже оная опочивальня имеет быть убрана вновь против прежней гораздо более, чего ради надлежит быть к прежним вещам довольному прибавку». В помещении появились новые предметы мебели — канапе, шесть кресел и 12 стульев.