Анна Леопольдовна

– Что же могло произойти? – Я задумалась. – Но вот, извольте. Некая дама описала жизнь прекрасной и несчастной принцессы, выразив эту горестную жизнь в словах. Слова эти жили на страницах рукописи, позднее рукопись издали и сделали книгой. Книга зажила своей жизнью, а в книге жила судьба принцессы…

Ирина посмотрела на меня со всей серьезностью скромной двенадцатилетней девочки и кивнула, соглашаясь.

Я спросила Филиппа Андреевича, кто такая Ксения, роль которой только что исполнила Соня. Он отвечал мне любезно, что Ксения, по-видимому, лицо вымышленное [130], а сама трагедия, сцену коей представили дети, написана директором театра, называемого «Российским», Александром Петровичем Сумароковым, и называется в свою очередь: «Дмитрий Самозванец».

– А это историческое лицо? – спросила я.

– О да! Эта история произошла в начале прошлого столетия. (То есть семнадцатого. ( Прим. пер.)) После смерти царя Иоанна Грозного и всех его сыновей престол российский занят был боярином Борисом Годуновым [131], братом жены меньшого сына грозного царя. Тогда-то и явился самозванец, объявивший себя за самого младшего сына Иоанна Грозного, Дмитрия, умершего в раннем детстве. Молодой человек был порядочно образован и женат на дочери польского магната. Он попытался провести в Московском царстве некоторые реформы и, в частности, желал заставить московитов мыть руки перед едой [132]. Раздраженные подобным покушением на свои права и вольности, московские бояре убили незадачливого реформатора.

Я чуть было не сказала неосмотрительно, что ведь это очень опасно – учить в России мыть руки перед едой или же ноги перед отходом ко сну, однако вовремя удержалась от неосторожных слов, которые могли оскорбить чувство патриотизма, коим милый мой собеседник, несомненно, был наделен…

– …Впрочем, в пьесе Сумарокова горемыка Дмитрий изображается жестоким насильником, наподобие шекспировского Ричарда III, – заметил Филипп Андреевич.

– Автор также хорошо знаком с трагедиями Расина, – дополнил Андрей…

Я провела в гостеприимном доме Филиппа Андреевича и его супруги весь день. Когда после ужина детей отсылали спать, Еленушка потянулась ко мне; я нагнулась к малютке, она охватила ручками мою шею и прошептала мне на ухо громко и душисто:

– Я знаю, это вы!..

– Кто? – прошептала я в ответ, улыбаясь.

– Принцесса!..

И до самого моего отъезда она имела вид гордый и веселый, будто бы открыла и сохраняла прекрасную тайну.

Филипп Андреевич и Наталия Федоровна уговорили меня погостить у них до отплытия «Серпентины». Мы оставались втроем в гостиной. Часы пробили одиннадцать. Наталия Федоровна сказала, что существует еще нечто важное, что она и ее супруг должны передать мне. Она ненадолго покинула нас и скоро вернулась с бархатным футляром, который отдала мужу. Филипп Андреевич протянул футляр мне, сказав при этом, что его отец перед смертью своей держал этот футляр в своих руках, перебирал слабеющими пальцами его содержимое, поднося к губам, запекшимся в болезни, каждую вещицу.

Я открыла футляр и увидела браслет-змейку, и кольцо, и маленькие золотые серьги, которые носила давно, давно… Все это было оставлено госпоже Сигезбек для передачи Андрею… О, как давно… Золотые драгоценные безмолвные свидетели моей юности… Я плакала, уронив лицо в ладони, плакала горько… Затем я сказала, что не могу взять эти украшения.

– Я велела отдать их моему возлюбленному, чтобы они напоминали ему обо мне. Теперь я хочу, чтобы эти драгоценные вещицы достались его прекрасным внучкам и оттеняли своим скромным сверканием их живую красоту и прелесть.

Я просила передать браслет Соне, поскольку имя ее означает мудрость, символизируемую обыкновенно изображением змеи. Красивое кольцо я назначила Еленушке, а серьги – Ирине:

– Она, наверное, всегда будет причесываться гладко, и эти сережки очень ей пойдут…

* * *

Как обыкновенно и не странно переплетаются в жизни гротеск и возвышенное, трагедия и комедия! Сегодня за обедом восьмилетний Федор спросил, обратившись к отцу:

– Папа, а это правда, будто в России прежде не мыли рук, а какой-то Дмитрий выучил всех мыть руки перед куша ньем и ему за это отрубили голову? Разве такое возможно?

– Разумеется, невозможно, Теодор! Я пошутил, – сказал Филипп Андреевич с улыбкой. – В России всегда мыли руки перед кушаньем, и моют, и будут мыть всегда. Не тревожься об этом. И не надейся, – отец шутливо погрозил мальчику пальцем, – не надейся, что будешь от ежедневного умывания избавлен!

Ребенок засмеялся, а за ним и все мы.

* * *

Я попросила у Сони обе замечательные книжицы – «Страдания юного Вертера» и «Бедную Лизу» – и в одну ночь проглотила их, не закрывая глаз ни на мгновение. Время от времени я откладывала тоненькую книжечку и заливалась слезами. Как живые, вставали перед моим внутренним взором обаятельная Лотта, приготовляющая бутерброды для своих младших братьев и сестриц, и прелестная Лиза, как она, сидючи на берегу, вживается в первую свою влюбленность.