Анна-Мария

— Что вы, просто у него своя манера обхаживать женщин… Он волочится за ними вовсе не для того, чтобы с ними спать, а чтобы получить «маленькую выгоду»: плацкарту в спальный вагон, материю на костюм, горючее для машины — от каждой берет то, что в ее возможностях; одна служит в бюро путешествий, муж другой имеет отношение к торговле мануфактурой… Он, знаете ли, очень хорош собой, эдакий холеный, загорелый… И завоевывает женщин самым тривиальным, самым пошлым способом и, представьте, достигает цели! Говорит сладеньким голосом: «Вы сегодня ослепительны!.. У вас, очевидно, другая губная помада?..» И заглядывает вам в глаза… Уверяю вас, он добивается всего, чего захочет, как это ни мерзко… И он даже не удостаивает этих женщин чести стать их любовником, не расплачивается с ними! Уверяю вас, он — сутенер… Я люблю его!

Услышав это неожиданное заключение, Анна-Мария едва сдержалась, чтобы не расхохотаться. А вдруг это серьезно?

— Полно, полно, — проговорила она в спину Колетте, уставившейся на огонь, — не говорите так…

— Да, люблю! Его зовут Жюль, тем хуже для него!

На этот раз смех Анны-Марии был вполне оправдан, а вслед за ней рассмеялась и сама Колетта.

— Выпейте немножко вина, — предложила Анна-Мария, протягивая ей бокал. — Так что же произошло после театра? Он, по-моему, обыкновенный донжуан, ваш кавалер, а вовсе не сутенер. Вы обзываете его так просто потому, что сердитесь.

— Нет, сутенер, а как еще, по-вашему, назвать человека, который использует свою внешность для получения материальных выгод, жизненных удобств? Как вы его назовете?

— Дайте подумать… Возможно, он просто трус, боится осложнений и дорожит спокойной и удобной жизнью? Колетта! Что с вами? Отчего вы плачете? Да перестаньте, Колетта!

Колетта рыдала:

— Мне не в чем его упрекнуть… У него нет по отношению ко мне никаких обязательств… Зачем же он тогда сказал, что меня любит, ведь я его ни о чем не спрашивала… Ну как было не поверить ему? Это же вполне правдоподобно…

Анне-Марии стало не по себе, она погладила плечо Колетты:

— Все это, конечно, просто любовная ссора, и вы очень несправедливы к Жюлю…

— Нет, я знаю, что говорю. Плевать он на меня хотел… Я нарочно притворяюсь непонимающей, но на самом деле все понимаю: он хочет чего-то добиться от моего мужа! В следующий раз, когда он позвонит, возьму и брошу трубку. И поссорю его с Гастоном.

— Вот как, в таком случае, он своего добился! Колетта, я запрещаю вам думать о нем, он не стоит вашего мизинца, — на всякий случай сказала Анна-Мария. — Вы еще найдете десяток таких, как он.

Колетта встала, потянулась, снова взялась за пирожное. Анна-Мария подумала, что, будь она мужчиной, никогда она бы не стала ухаживать за такой вот Колеттой. Она почувствовала легкое отвращение к Колетте: эти короткие ноги, эта жадность… Анна-Мария очень любила кошек, но никогда не держала их, кошки в период любовного томления вызывали в ней гадливость и тоску, а когда кот возвращался с разодранным ухом, ей тоже становилось противно. Глядя на эту самочку, которая решила, что ей по плечу большая любовь, Анна-Мария чувствовала, как в ней поднимается женская гордость. Когда нет любви, самолюбие полезно, оно позволяет вести себя с достоинством, но Колетту самолюбие не спасало, она вела себя так, словно у нее его и не было, а страдала так, словно ее у него хватало на десятерых. Тем хуже для нее. Но Анна-Мария тут же устыдилась своего презрения: а разве сама она не была уязвлена, когда Франсис, как ни в чем не бывало, укатил на следующий день после иллюминации? Не далеко она ушла от Колетты, разве только что умеет держать свои чувства в узде, но ведь она вдвое старше. И она снова принялась угощать гостью пирожными и вином, а потом очень ласково напомнила, что ей пора уходить, если она не хочет пропустить последний поезд метро. Анна-Мария была готова ее утешать, но ее не устраивало, чтобы Колетта здесь заночевала.

После ухода Колетты Анна-Мария облегченно вздохнула. Она разрешала людям вторгаться в свой дом, но тяготилась ими, они ее утомляли. Она заперлась в темной комнатушке, где в ванночках мокли снимки, и работала до поздней ночи.

XVIII

— Это дело республиканской полиции… Но республиканской полиции трудно раскрыть заговор, нацистский или, если угодно, фашистский. Во-первых, добрая половина полиции на стороне заговорщиков; во-вторых, она не обладает той нацистской сноровкой, какая необходима в борьбе с нацистами. Вы понимаете, что я подразумеваю под словом «сноровка». Кагуляры и иже с ними живы и скоро покажут свои клыки.