Анна-Мария

Я позвонила. Потом уселась поглубже в кресло. Я думала о детях: Лилетте, пожалуй, еще рановато носить сумочку, которую я ей послала, а Жорж, конечно, тут же потеряет эту прекрасную авторучку… Я писала Франсуа, взвешивая каждое слово… Я так благодарна Раулю за то, что он помог мне сократить расстояние, отделяющее меня от семьи. Для его друга-художника путешествие на Острова — это дорога в рай. Повидавшись с ним, мы зашли в бар: играла музыка, и Рауль опять рассказывал, как умеет рассказывать только он один…

Женни надела длинное, совершенно золотое платье, которое очень шло к ее смуглой коже… Девочка моя золотая! Я попрощалась с ней и отправилась к себе. Мне хотелось есть, а еще больше спать.

На столе ждал холодный ужин, кровать была постелена. Никогда меня так не баловали, а все Женни! — подумала я. Скольким я ей обязана! И то, что я не одинока в такое тяжелое для меня время — тоже заслуга Женни.

Как-то вечером она привела с собой целую ораву… Расставили столы для покера. Когда я уходила спать, игра была в самом разгаре. Утром, войдя в гостиную, я чуть не вскрикнула: комната тонула в облаках табачного дыма, они все еще играли! Женни поднялась: она выглядела несколько утомленной, впервые я заметила на ее безупречно гладком, словно из бронзы отлитом, лице морщинки вокруг покрасневших глаз. «Баста!» — объявила она, и игроки встали из-за стола. Я решила подождать ее в будуаре. Вскоре Женни туда пришла.

— Проигралась в пух и прах, — объявила она, — на эти деньги, как говорится в таких случаях, могли бы прожить целый год несколько семей! Странно, при встрече с бедными людьми мне делается стыдно и хочется тоже быть бедной, а при встрече с богатыми я, при всей своей ненависти к ним, хочу быть богаче их, и мне опять-таки стыдно… Иду спать. Анна-Мария, будь другом, сходи к Жако и попроси его сообщить Картье, что я не возьму выбранный мной изумруд, пусть он как-нибудь уладит это дело. А я иду спать.

Итак, пришлось мне отправиться к Жако.

Он жил неподалеку от бульвара Барбес, под самой крышей высокого дома; угол двух верхних этажей был застеклен. Я поднималась все выше и выше по каменной лестнице с грязными, стертыми ступенями. Здесь находились оптовые склады:

                                 БАСОННАЯ ТОРГОВЛЯ… ФЕТР…

                                       ВХОДИТЬ БЕЗ ЗВОНКА…

На площадке пятого этажа, в простенке между окнами, висели увеличенные фотографии: сквозь мутные, засиженные мухами стекла смотрели мальчуган в матроске, женщина в испанском костюме и усатый мужчина. На шестом этаже, как раз над студией фотографа, висела дощечка: «Жак Вуарон, работа на дому».

Открыл мне сам Жако, в белом халате, с щипчиками в руках. Мой приход, видимо, страшно смутил его, он быстро сбросил халат, распахнул передо мной двери и ввел меня в довольно просторную мастерскую со стеклянным потолком, задрапированным черными раздвижными шторами в сборку, какие бывали в прежние времена у фотографов. Жако объяснил, что раньше тут действительно помещалась фотография, поэтому здесь шторы. Я подошла поближе к застекленному углу мастерской, который заметила еще с улицы, но вдруг у меня закружилась голова, я вскрикнула, и Жако поспешно оттащил меня прочь, словно от края пропасти. Он провел меня в соседнюю комнату. «Извините, — сказал он, — это моя спальня».

Здесь стояла по-девичьи узкая белая кровать и вешалка для платья; выложенный красными плитками пол блестел чистотой, как и вся комната. Стены были почти сплошь увешаны небольшими, пришпиленными кнопками гуашами, и поэтому тут преобладало два тона — белый с просинью и коричневый.

Над камином висела гуашь больших размеров, длинная и узкая. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть ее: то была тайная вечеря. В середине, разведя руки, — Иисус Христос, а рядом с ним святой Иоанн, и в святом Иоанне я узнала Женни… Справа от тайной вечери висела другая небольшая гуашь: неубранная постель, стол и таз, окно, а перед окном — женщина в рубашке с козлиными копытцами вместо ступней: опять Женни. Слева от тайной вечери — газовый рожок, скамейка, женщина с обнаженной грудью, склонившаяся над младенцем, лежащим у нее на коленях: снова Женни… Со всех сторон на меня смотрела Женни, до жути похожая. Настоящий иконостас Женни.

— Как вы можете жить среди всего этого? — Я отвела глаза от картин, мне хотелось найти хоть что-нибудь, что не было бы Женни.

— Я не могу иначе… — ответил Жако. — Садитесь, Анна-Мария, сейчас будем пить чай. — Он суетился возле газовой плитки. — Я пытался, — продолжал он, — жил с одной женщиной, очаровательной, умной, прелестной; она сделала все, чтобы мне помочь… Не могу жить без Женни. Навязчивая идея, неотступная: Женни! Драгоценности выходят из-под моих рук красивыми лишь потому, что я мысленно делаю их для Женни, на улицу меня гонит только надежда встретить Женни. В кино я хожу, одержимый одним желанием — без конца смотреть на Женни… Она недосягаема! И не оттого, что она — Женни Боргез, а я — ремесленник, а потому, что ей нравятся мужчины типа Люсьена! Женни любит Люсьена! Наше божество любит Люсьена!