Анна-Мария

На авеню де Сюфрен были расклеены огромные афиши с портретом Женни, лицо в рамке прямых волос, глаза, пристально устремленные на прохожих… Даже на этих грубо намалеванных афишах у нее необыкновенные черты лица, проникающий в душу взгляд. Аллеи Марсова поля кишели людьми — дети, няньки, солдаты, иностранцы с фотоаппаратами… Вокруг Эйфелевой башни, словно заплутавшись в ее кружевах, витал еще дух выставки, ярмарки…

— Если хочешь знать самую настоящую правду, — совершенно спокойно сказала Женни. — Люсьен мне так же безразличен, как вон тот солдатик… Кажется, он влюбился в молоденькую актрису… Что ж, если я имею право на плохой вкус, почему лишать других этого права?

Снова пошел дождь, мы повернули обратно.

В большой гостиной, на столе, стояла огромная, совершенно круглая корзина цветов. «Какая большая, — рассеянно заметила Женни, — точно спасательный круг…» Бросив на стол возле цветов перчатки и сумочку, она направилась к себе. А я пошла за ней, мне не хотелось оставлять ее одну. Взяв в руки первую попавшуюся книгу, я села в уголок. Шаги Женни в ванной, потом полилась вода… И больше ни звука… Тогда, прихватив книгу, я отправилась к себе переодеться к обеду.

В тот вечер у нас обедали Рауль Леже и Жако. Была и Мария, в вечернем платье, во всеоружии красоты. Сразу же после обеда она ушла — ее ждали: она собиралась показать американским друзьям ночной Париж. Они проделают обычный «маршрут великих князей»[14], начав, как полагается с «Фоли-Бержер». Женни, несколько рассеянная, забывала есть и улыбалась в пространство. Ее бесконечно длинный день все еще продолжался. После обеда толпой нагрянули гости. Неизвестно кем приведенный молодой человек — я видела его впервые — тут же сел за рояль. Настоящая находка для танцоров: все делалось само собой, не приходилось ничего заводить, ничего крутить. Не знаю, то ли от этой приглушенной музыки, то ли от чего другого, но все притихли: молча танцевали пары, молча стояла группа гостей у открытого окна, глядя на розовое парижское небо, вдыхая свежесть ночного ветерка… Другие гости тихо беседовали, уютно усевшись в глубокие кресла. Раймонда и новая горничная внесли шампанское.

— Что это? Что сегодня отмечается? — Известный писатель встревожился, ведь он не прислал цветов.

— Ничего, мосье, — сурово и неодобрительно ответила Раймонда, и я так и не поняла, чем она была недовольна: вопросом писателя или тем, что подали шампанское, хотя праздновать было решительно нечего.

На смену вечеру пришла ночь. Женни много пила, танцевала. Ее партнером был Рауль Леже, он танцевал лучше всех. В перерыве между танцами она, прислонившись к темным занавесям, что-то говорила Раулю. Я залюбовалась ею: такой в ней был блеск, величие, сила, что даже страшно стало. Как сравниться с ней, хотя бы в малом? Она перехватила мой взгляд, улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми зубами, и подозвала меня. Не знаю, для чего ей понадобилось, чтобы я присутствовала при их разговоре. Она села с Раулем на козетку, а меня усадила рядом, в низенькое кресло.

— Видишь ли, Анна-Мария, — обратилась она ко мне, — этот человек, этот молодой человек утверждает, что любит меня. Вот я и подумала, раз никто никого не любит, почему же для меня делается исключение, почему на мою долю выпало счастье быть любимой? — Она выждала с минуту, но Рауль молчал и, не двигаясь, смотрел на нее своим потусторонним взглядом. Женни продолжала: — Он говорит мне: «Я люблю вас, мадам». Если бы его любовь была настоящей, он забыл бы прибавить «мадам», если бы его любовь была настоящей, он бы не разъезжал, не расставался бы со мной. Я не могла ему верить и не верила… Но сейчас, пока мы с ним разговаривали, он трижды зажигал уже горящую сигарету, и я ему поверила.

Не знаю, что на меня нашло, почему я вдруг сказала:

— Если только это заставило тебя поверить, то ты заблуждаешься, Женни. Кому же не известна рассеянность Рауля, ведь все на пари считают, сколько раз он зажжет горящую сигарету.

По лицу Женни разлилась такая бледность, что я испугалась. Я не поняла, что для нее это не игра, а то бы я не пошутила так некстати. Все мои попытки объясниться ни к чему не привели. Женни сидела, подперев голову рукой, и не слушала меня. И тогда Рауль спокойно сказал:

— Женни, неужели вы не понимаете, что вы для меня? Вы живая легенда, таким, как вы, воздвигают памятники. Но вы нетерпеливы… И в этом ваша ошибка.

Я встала, я просто не могла оставаться с ними. Женни удержала меня за руку.

— Послушайте, Рауль, — сказала она, — мне сегодня как никогда хочется пойти жить к сторожу. Завтра утром приходите и оставайтесь… Но если вы не придете, то, клянусь, — мы больше никогда не увидимся. Я пойму, что это значит…

Из гостиной внезапно донеслись крики, смех. Женни встала, взяла Рауля под руку…