Анна-Мария

— Кофе с молоком, — сказал он, — хлеб, масло…

Я все еще неподвижно сидела в кресле… Тогда он вынул из кармана два больших яблока, положил их на стол возле подноса и быстро вышел.

Мадам де Фонтероль пришла за мной под вечер. Она непременно хотела накормить меня обедом. «Нет, — отказалась я, — не могу, спать хочется…» И только на следующий день, проспав восемнадцать часов кряду, я пришла в себя… Горничная сказала, что мадам де Фонтероль ждет меня в кабинете сына, в том самом кабинете, где я должна была встретиться с английским журналистом. Я совершенно растворилась в каком-то неизъяснимом блаженстве, оттого что помылась, оттого что провела ночь на каком-то пуховом облаке. Однако, будь это возможным, я вернулась бы к Маргарите.

Мы сидели на диване, против камина из черного мрамора, громко тикали часы с большим белым циферблатом. Стены, до самого потолка уставленные книгами… прекрасные переплеты, позолота… Мадам де Фонтероль смотрела на меня своими внимательными серыми глазами. Наконец она произнесла:

— Чарли глубоко сожалеет о том, что с вами произошло по его вине…

— При чем тут он? Откуда он мог знать, что к вам нагрянет полиция?

Серые глаза мадам де Фонтероль смотрели на меня все с тем же сочувственным и внимательным выражением:

— Конечно, он не виноват, но вы сами понимаете, ему тяжело… Счастье еще, что вы так легко отделались… Мы всех поставили на ноги… Это В. — министр, друг Женни… он все еще министр — вызволил вас оттуда… Пожалуй, вам следовало бы поблагодарить его…

— И не подумаю!

Мадам де Фонтероль чуть заметно улыбнулась:

— Ваше дело… Что касается прочих гостей и меня самой, гестапо сразу же поняло, что оно на ложном пути… Я никогда не приглашаю к себе людей, причастных к политике… Вся эта история — результат злостного доноса.

— А Чарли? Его не схватили? Одно то, что он англичанин…

На этот раз мадам де Фонтероль улыбнулась, улыбнулась широко, весело; у нее безупречные зубы — прекрасные зубы для женщины ее возраста.

— Не следовало бы вам говорить, но Чарли убежал по крышам… Настоящий акробат!

— Как хорошо, что он не попался…

— Да, — отозвалась мадам де Фонтероль, — так, конечно, лучше… для всех нас…

Наступило молчание — оно не тяготило нас… Мне нравятся женщины, вроде мадам де Фонтероль. Светские дамы обычно плохо воспитаны, многого не понимают и поэтому бывают очень бестактны, просто грубы. Они умеют держать себя за столом, только и всего, да и то потому, что не голодны… А коридорный, когда я вернулась, сказал мне лишь: «Здравствуйте, мадам!» Я вспомнила яблоки, которые он вынул из кармана, и глаза мои снова наполнились слезами. Никто никого не любит?.. Но вот с мадам де Фонтероль мне было хорошо. Она говорила только самое необходимое, а остальное лишь подразумевалось, давало простор воображению.

— Чарли чувствует себя виноватым перед вами, — продолжала она, — он просил меня позаботиться о вас… Извините мою назойливость… Мы живем в тяжелое, тревожное время… Особенно мы, женщины… Мой сын далеко…

У меня не хватило духу спросить, где он: возможно, в плену. Я видела ее поблекшую кожу, морщинки вокруг рта, черное шерстяное платье, маленькие, усыпанные бриллиантами часики, приколотые на груди, слева… Моя мать тоже носила так часы. И в глазах мадам де Фонтероль я уловила напряженное, беспокойное, ищущее выражение, какое бывало в глазах моей матери, какое бывает в глазах всех матерей; оно остается у них с тех времен, когда им приходится угадывать, что нужно крохотному существу, которое еще ничего не может объяснить. А взрослые дети могут, но не хотят ничего объяснять, и жизнь их еще более таинственна, нежели жизнь новорожденных. И если не проникнуть в эту тайну, как же оградить их от напастей, которые грозят им на каждом шагу? Матерям кажется, что им дано распознавать и предотвращать все напасти… Не знаю, отчего у мадам де Фонтероль появился вдруг этот взгляд, возможно, оттого что она заговорила о сыне, но взгляд этот напомнил мне о моей матери и заставил острее почувствовать свое одиночество. И вспомнить Маргариту. Мадам де Фонтероль наливала вино в граненые, сверкающие, как алмаз, бокалы.

— Глоток портвейна вас подбодрит… — сказала она.

Я очень люблю портвейн. Особенно с бисквитами. Но сейчас я не в состоянии была пить…

— Знаете, — возможно, вы сочтете меня глупой… Ведь не в моих силах помочь ей… В одной камере со мной сидела женщина… Нет, не могу пить…

— Сочтете меня глупой… — как эхо повторила за мной мадам де Фонтероль.

Наступило молчание… потом она спросила:

— Как ее зовут?.. Не попытаться ли нам ей помочь…

— Ей нельзя помочь. Ей грозит смертная казнь. Нет ни малейшей надежды…

— Пока человек жив… Скажите мне ее имя, Чарли многое может сделать… Так и быть, признаюсь: он удрал через эту дверь, — она кивнула на маленькую дверцу слева от камина, — и может в любую минуту через нее же вернуться… Вы помните Жака Вуарона, мадам?

— Жако? Ну конечно! У вас есть какие-нибудь сведения о нем?

— Да… он бежал из плена… Мосье Вуарон просил передать, что когда вы отдохнете и захотите его видеть…

— Но я уже отдохнула!