Хотя Анна-Мария и прожила пять лет одна, в гостиницах, в меблированных комнатах, а в годы подполья скиталась по чужим людям, она очень легко обрела вновь старые привычки хозяйки дома, у которой двое детей и муж — практикующий врач, он требует безупречного порядка, а помогает ей только приходящая прислуга. Анна-Мария топила печь, готовила, чистила картошку, мыла полы, как самая опрятная и проворная служанка. Она серьезно занялась фотографией и ежедневно ходила к известному фотографу-женщине, по фамилии Метц. В 1939 году ее арестовали по подозрению в шпионаже, но тут же освободили. Поговаривали, что во время оккупации она якшалась с немцами, но в конце концов не больше, чем многие другие. Ее фотографии часто печатались в роскошных литературно-художественных, иллюстрированных журналах. Эта мужеподобная дама отличалась ясным умом и великолепно знала свое дело. К ней ходила еще одна ученица, по имени Жанина, дочь оружейника, сидевшего в тюрьме Френ за сотрудничество с оккупантами. У этой молодой кареглазой девицы была соблазнительная грудь, на которую заглядывалась мадам Метц… Анна-Мария смотрела на все сквозь пальцы и прилежно училась. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — твердила она про себя, когда Жанина с ужасом и возмущением рассказывала о тюрьме Френ, а мадам Метц иронизировала над движением Сопротивления. Анна-Мария упрямо строила новую жизнь, раз ее старая жизнь рухнула. Она добилась включения телефона, и случалось, ей звонили, хотя чаще всего по ошибке. Почтальон приносил иногда письма, счета, записку от Жако…
В тот день, когда прибыло письмо с Островов, погода выдалась на редкость холодная и сырая. Кто-то, кому было поручено переслать письмо, отправил его авиапочтой из Нью-Йорка; да, погуляло оно по свету, прежде чем дойти с Островов до Парижа! Впрочем, с корреспонденцией теперь всегда так. Анна-Мария не узнала почерка, пришлось посмотреть на подпись:
Долго сдерживаемая боль прорвалась наружу. Сраженная новостью, Анна-Мария застыла в кресле с письмом в руке. Когда у входной двери зазвонил колокольчик, она не сразу осознала, что это, и даже не могла уразуметь, где она находится: нет, не прижилась она в этой квартире. Наконец Анна-Мария опомнилась и сообразила, что звонят и нужно открыть. И так же трудно ей было понять, что нужно от нее девушке, стоявшей за дверью с букетом роз, обернутым целлофаном. Изумленная девушка тоже во все глаза смотрела на нее: а уж она, кажется, всего навидалась! Однако Анна-Мария сделала все, что полагается в таких случаях: дала девушке на чай, закрыла за ней дверь, развернула целлофан… Стебли оказались слишком длинными — в доме не было ни одной высокой вазы, — она отрезала их, оцарапав пальцы о крепкие шипы, и поставила в воду маленькие алые, как малина, розы… Она чуть не выбросила в мусорный ящик пришпиленную к целлофану визитную карточку: