Анна Монсъ (рассказы)

— Послушайте, не валяйте дурака. Ваше предприятие взяло предоплату на компьютеры. Где они?

— А…

— Вот что. Даю вам два дня подумать. Запишите мой телефон. Очень вам советую не делать глупостей. Ту — ту — ту — ту — ту…

И в этом месте в театре можно было бы дать занавес. Но ведь это не театр — жизнь!

Трясущейся рукой Боб схватил папку, что оставил ему нотариус. Он не силен был в бумагах — но все же понял, что стал владельцем предприятия. Документы утверждали, что предприятие имело в кассе пять миллионов рублей — причем Боб собственноручно расписался в том, что он их получил. Все. Круг замкнулся. Как в тумане, плохо соображая, перелистал он остальные бумажки. В памяти отложилось только «универсальное устройство для крепления деревянных несущих конструкций», купленное им у «лица, пожелавшего остаться неизвестным» за пять миллионов рублей ассигнациями…

А еще говорят, что на этом свете скучно. Куда там! Он только успевал поворачиваться.

Пришлось, пуститься во все тяжкие: взял кредит на пять миллионов — вернул предоплату. Заказал акции своего предприятия. Дал рекламу. Тем временем истек срок кредита — чтобы его вернуть, пришлось взять кредит на шесть миллионов (так как наросли проценты, да и вообще, порастратился).

Суть всех его деяний была, в общем, проста, как палка: когда ничего нет, то пять миллионов — это сумма; а ежели у предприятия, к примеру, крутятся-вертятся-приходят-уходят миллионов двадцать — то пять миллионов на этом фоне как-то уже не так и заметны. А если пятьдесят? А если восемдесят? Сам черт не сыщет в этом бардаке гвоздь, купленный за пять миллионов! Да и что гвоздь? Объект материальный. Иные покупают за еще большие деньги черт-те чего, какие-то программы, которые ни пощупать, ни потрогать, которых, по-правде говоря, часто просто нет…

Однако все эти потрясения наложили на Боба свой отпечаток. У него появились странности. Например, он купил маленького желтого заводного цыпленка и частенько вечером заводил его, ставил на стол — и долго смотрел, как цыпленок прыгает и тюкает носом. На цыпленочка он мог смотреть часами, пока не устанет заводить. А еще ему очень нравилось смотреть рекламу по телевизору, бывало, все каналы обшарит, пока найдет рекламу — но и тут не без странностей. Как только начинается реклама каких-либо акций — причем, даже независимо каких акций — именных и безымянных, привилегированных и всех прочих — у Боба сразу начинался нервный тонкий смех; пытался он и воду пить, и задерживать дыхание — не помогало ничего. Писклявый дурацкий смех не прекращался, пока не переключишь программу…

А предприятие свое Боб в итоге продал, и уж можете поверить, миллиона не приплачивал. Не тот человек. Содрал с покупателя три шкуры — а потом куда-то делся. Куда — никто не знает. Да и где его искать? Сейчас миллионеров ведь — как собак! Ищи ветра в поле. Поступок, конечно, не очень-то порядочный — но что тут поделаешь! Ведь честному человеку не то что в коммерцию соваться, ему и жить-то на этом свете не стоит.

Эпизод

Ветер, казалось, был главной деталью в кадре. Он насвистывал в проводах, трепал деревья, гонялся за облаками. Развернуться ему было где: белые башни нового микрорайона стояли поодаль, место открытое.

Съемочная группа расположилась на пустыре на месте бывшей деревни, от которой осталось лишь крохотное кладбище с упавшими крестами, да старая изба, где проходила съемка. Собственно, она еще не начиналась — рабочие сцены клеили вату на подоконник, кое-где подсыпали соли, а то и просто красили белой краской — нужен был зимний день. Массовка разбрелась по кустам, кто-то скучал в автобусе, кто-то играл в карты; режиссер спорил с оператором из-за кадра — словом, все было как всегда, буднично и однообразно.

Но что-то, наверное, сдвинулось в небесах, если Николай Захаров, который уже десять лет снимался в массовках и которому на роду было написано сниматься в массовках — попал вдруг в эпизод.

Сам он об этом еще не знал, скучая, сидел в автобусе, смотрел по сторонам. Рядом музейный старичок показывал соседям наклеенные на картон фотографии из фильмов, где он участвовал: то его брал за грудки сам Бендер-Задунайский, то Штирлиц ему что-то говорил. Фотографии Николай видел уже не раз, поэтому вместо них разглядывал совершенно случайные и посторонние предметы, как то: продранную обивку соседнего кресла, мутные окошки автобуса, висящие кое-где вешалки с одеждой из костюмерной. Эти скучные пейзажи оживляла муха, бесцельно бродившая по стеклу. Звуковой ряд составляли две дамы, что бубнили о всяческих женских делах и навевали сон.

Николаю было только что за тридцать, статистом он был уже давно, но снимался редко — бывал занят на работе. Возраст тут деталь немаловажная; только чудак может в эти годы мотаться по массовкам, а чудак — это ведь не на день, и не на два. Если уж так уродился, то и с возрастом ничего не изменится, разве что добрые люди добавят когда-нибудь эпитет «старый».

Он был уже несколько лет женат, и, женившись, года два на массовки не ездил. Потом повадился снова.