Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета

Я всегда считал поляков очаровательными спутниками. Как-то я пообещал отвести их в китайский квартал, и однажды после репетиции они напомнили мне об этом, протанцевав китайский танец из балета «Щелкунчик». Танец был для них самым простым способом общения со мной. Мы отправились в китайский квартал, как делают все, и, как и все, были немного разочарованы, не обнаружив никаких следов невероятных пороков и преступлений. Большее впечатление на нас произвели яркие огни Бродвея, намного более яркие, чем огни Лондона. Легковой автомобиль казался там в два раза реалистичнее, чем на Пикадилли, а особенно нас позабавили танцующие маленькие человечки, прославляющие наслаждение мятной жевательной резинкой «Риглис». Они были очень похожи на шутов из «Сказок». Я также помню раскачивавшийся взад и вперед большой колокол, маленького ребенка, тащившего догкарт[23], стрелка из лука, пускающего стрелу в цель, и тигра, переступающего ногами на огромном шаре. Одна из англичанок заявила, что это «совсем как Хрустальный дворец в прежние времена, только без взрывов».

Мы посетили музей изобразительных искусств «Метрополитен», и я написал своей матери, что это «действительно довольно хороший музей». Но в действительности, обладая всей своей мудростью восемнадцати лет, я решил, что скульптуры очень плохо расставлены, и все эти колоссальные слепки с греческих и римских шедевров составлены беспорядочной грудой, представляя собой какую-то подавляющую массу, а бедные посетители осторожно пробираются между ними, время от времени с тревогой вглядываясь в безмятежные лица, лишенные носов, чтобы удостовериться, что те не гневаются. Хотя в то время я еще не слышал о Джеймсе Тёрбере, но впоследствии часто думал, что мы с моими польскими друзьями принадлежали к одной из карикатур мастера.

Но во время этого лихорадочного нью-йоркского сезона мы не слишком много видели город, хотя нам показывали достопримечательности: Вулворт-Билдинг, статую Свободы, зоопарк в Бронкс-парке, и нас фотографировал рекламный отдел Сола Юрока. Я снял комнату на Западной Тридцать третьей улице очень близко к театру, так что мне не приходилось тратить много времени на дорогу. Помнится, моей хозяйкой была довольно примечательная дама с юга, я платил ей десять долларов в неделю.

«Манхэттен-опера» приносил нам много несчастных случаев – растянутые лодыжки и пораненные колени, казалось, имели место каждый день. Суеверные коллеги утверждали, будто это происходит потому, что мы осмелились поставить балет о старых богах, имея в виду «Диониса». Затем бедняга Кузьма, наш костюмер, упал в беспечно оставленный открытым люк. Группа умелых рабочих сцены устанавливала поблизости декорации, но если даже они и видели, что он упал, то ничего не сделали для того, чтобы помочь ему. Если бы Домбровский не стал свидетелем несчастного случая и не поспешил на помощь несчастному Кузьме, тот, возможно, оказался бы похоронен под декорациями. В результате Кузьма сломал два ребра, и, пока он выздоравливал, мы без него просто пропадали. Нам предоставили одну костюмершу, но она понятия не имела о мужской одежде. Однако никто ни разу не вышел на сцену не в своем костюме, так что, полагаю, у нас, как и в танцах, все было «хорошо».

Мы все обратили внимание на то, что мадам сильно кашляла, и очень беспокоились за нее, поскольку улучшения не наступало, но, как обычно, не слышали от нее ни слова жалобы. Интересно, жаловалась ли она в тот вечер, когда какой-то «умник» включил паровое отопление в середине «Лебедя». Ей пришлось танцевать под аккомпанемент шипения и бульканья сотни труб и радиаторов, почти полностью заглушивший музыку, представлявшую собой, как всегда, соло виолончели под аккомпанемент арфы.

Однажды вечером мне довелось испытать волнующий момент – увидеть из зала, как она танцует «Мексиканский танец». У меня возникло ощущение, будто вижу Павлову в первый раз, хотя я видел ее каждый день, и Бог свидетель, как я преклонялся перед ее мастерством, но это был новый опыт. Я снова превратился в юношу зрителя, сидящего в партере, а Павлова была прекрасной веселой девушкой, кружившейся рядом в яркой юбке. Эта девушка конечно же не могла быть нашей мадам, допускавшей такие сильные выражения, если мы плохо танцевали, упражнявшейся каждый день часами и выглядевшей порой ужасно усталой, хотя никогда не признавалась в усталости. Но это была мадам, и я в очередной раз понял, почему Павлова была Павловой. Слышал, что руководство современных балетных трупп часто запрещает своим членам смотреть представления из зала, я никогда не мог понять этой недальновидной политики. Если бы я не имел возможности смотреть таким образом выступления Павловой, то, уверен, не смог бы впоследствии стать ее партнером.