Анна Павлова. «Неумирающий лебедь»

Мария Степановна вздыхала и по плечу гладила:

– Дети всегда так, Любушка. Они на волю, словно птички из родного гнезда, рвутся. И улетают обязательно. Нюрочка твоя еще хорошо – на свои хлеба ушла. А ну как дите бы тебе в подоле притащила, тогда что?

– Типун тебе на язык! – возмутилась Любовь Федоровна.

– А ты как же будешь? Говорила, мол, справка заканчивается…

Справка, полученная у волостного старосты (странная справка, если честно: о том, что солдатская жена Любовь Федоровна Павлова с дочерью от первого брака Анной уволена в разные города и селения Российской империи сроком на год), и впрямь скоро закончится. Где тогда получать документ, чтобы чувствовать себя вольно?

Нет объяснения ни этой справке, ни изложенных в ней фактов. Почему Аня числилась дочерью от первого брака, но фамилию носила ту же, что и мать? Почему Любови Федоровне пришлось выходить замуж снова и где жил этот самый второй муж – запасной солдат Матвей Павлович Павлов, если бумага выдана волостным старшиной Осеченской волости Вышневолоцкого уезда Тверской губернии солдатской жене из деревни Бор?

Деревня Бор километрах в двадцати на восток от Вышнего Волочка посередине между Санкт-Петербургом и Москвой. Почему там оказался отчим Ани, если она родилась в Петербурге? Где все годы жила Любовь Федоровна, неужели в деревне? Но Павлова вспоминала только о доме в Лигово.

Что-то не стыкуется в биографии Анны Павловой до самого окончания училища, но она не желала, чтобы тайна была раскрыта, потому приходится принимать, как есть. После окончания учебы она жила в Петербурге по четырем адресам: на Надеждинской в доме 3 (потом улицу назвали улицей Маяковского), на Свечном переулке, на Коломенской и в «Доме-сказке» на углу Английского проспекта и Офицерской (теперь Декабристов). Дом на Надеждинской рядом с Невским проспектом, а на Свечном и Коломенской неподалеку от Владимирской площади. Все дворы не колодцы, дома вполне приличные, хотя и небогатые. А о квартире в «Доме-сказке» (прозвище дано не зря) рассказ будет отдельно в свое время, она того стоит.

– Мамочка, я артистка и буду танцевать на сцене Мариинского не как ученица, а как корифейка! Понимаешь, сразу как корифейка!

Любовь Федоровна уже давно знала, что сначала все поступают в кордебалет с минимальной зарплатой, некоторые со временем поднимаются до корифеек, редкие становятся солистками – вторыми и даже первыми, и только балерин можно пересчитать по пальцам одной руки. А примы так и вовсе две – Кшесинская и Леньяни. Градация была и в зарплатах – у кордебалета 1200 рублей в год, а у балерин 5000. Конечно, подарки и премии не в счет.

Осторожно поинтересовалась:

– Нюрочка, и зарплата как у корифейки?

Дочь изумленно распахнула глаза:

– Не-ет… Наверное, нет. Но главное – мы со Стасей танцуем в «Тщетной предосторожности» па-де-труа, а партнер Георгий Кякшт!

Георгий Георгиевич Кякшт окончил училище, когда Павлова только поступала туда, танцевал все больше па-де-де и па-де-труа в отдельных номерах, но обращался с двумя выпускницами так, словно это были первоклашки. Малейшая неточность вызывала презрительную гримасу на его женственном лице. Стася даже проворчала:

– Словно сам родился сразу солистом и ничему не учился…

С Кякштом они выступили всего один раз, потом его заменил такой привычный и веселый Миша Фокин. Вот радости-то было!

С Фокиным Павлова танцевала еще в училище, Миша закончил учебу на год раньше. Конечно, как полагалось пепиньерке, с партнером ни во время репетиций, ни на сцене не разговаривала, разве что просила:

– Сейчас поддержите, пожалуйста.

И руку подавала, чтобы опереться. Но все это, отводя глаза в сторону, чтобы не навлечь нареканий.

А теперь признавалась Стасе, как это необычно – иметь право смотреть на своего партнера и даже болтать с ним! О чем? Да о чем угодно. И Стася в ответ тоже признавалась, что никак не может привыкнуть к этой свободе.

Никто не заставлял работать сверх репетиций, но они пользовались каждой свободной минуткой, втроем разыскивали место, где можно еще и еще раз порепетировать, и под собственное «ля-ля» танцевали и танцевали. Разбирали каждое движение друг друга, советовались, как выполнить точней и эффектней, снова танцевали перед зеркалами втроем, потом просили кого-то аккомпанировать, пока не валились с ног.

Зато что за удовольствие было им исполнять, а зрителям смотреть на это па-де-труа!

– Какая же ты кокетка, Аннушка!

Павлова в ответ смеялась. Душу еще не тронула любовь, никто никого не ревновал, во всяком случае, они со Стасей не были соперницами, а были подругами. Аня признавалась маме:

– Сейчас куда лучше, чем в училище. Там мы со Стасей соперничали, а здесь помогаем друг дружке.

Конечно, не все так просто, и соперничество, и зависть, и слезы были впереди, а тогда они просто резвились, как дети. Только что выросшие и еще не осознавшие это дети.

– Зачем ты так рано загримировалась, нам еще не скоро выходить! – изумился Фокин, увидев готовую к танцу Павлову.

– Хочу посмотреть на Кшесинскую.