Анна Павлова. «Неумирающий лебедь»

– Знаешь, Нюра, я подумала, что мы можем в Одессу уехать. Там тоже театр, говорят, хороший…

– Зачем? – подозрительно поинтересовалась дочь.

– Ну, если тебя выго… Если ты ушла из театра.

Павлова села на стул и вдруг разрыдалась.

Любовь Федоровна гладила дочь по голове, словно маленькую, и уговаривала:

– И ничего страшного. Не сошелся на этом Мариинском белый свет. Он, этот белый свет, Нюра, ох, какой большой. В нем всем места хватит, только надо трудиться. А к трудностям нам не привыкать.

Анна, всхлипнув в последний раз и звучно высморкавшись, вздохнула:

– Меня не уволили. Пока.

– Но ты просила? – подозрительно уточнила Любовь Федоровна.

– Нет, я просила снять меня с «Жизели».

– Совсем?!

– Только на завтра.

Теперь мать уже ничего не понимала.

– Ты ездила к Теляковскому, чтобы просить снять тебя с завтрашнего спектакля?

– Да.

– И он?..

Анна рассказала, как было дело.

Она действительно отправилась к Теляковскому, чтобы отказаться от завтрашней «Жизели». Понимала, что это будет означать потерю такой выигрышной и интересной роли, роли, в которой она жила всей душой, как бы ни критиковал классические па Миша Фокин. Ни администрация, ни поклонники потери такой роли не простят, больше не на что будет рассчитывать.

Но и танцевать вполсилы она тоже не могла. Упасть завтра еще хуже. Честней признаться, что танцевать не может. Что за этим последует лишение роли и многого другого, возможно, даже статуса балерины, Анна старалась не думать.

– Ну и ладно, стану солисткой или вовсе корифейкой. Сама виновата.

Теляковский принял ее сразу, у него нашлась свободная минутка. Вернее, сделал знак двум посетителям, чтобы подождали. Смотрел выжидающе, не торопя. А она просто не знала, что сказать, и вдруг… расплакалась:

– Я не смогу завтра танцевать Жизель. У меня нет сил. Просто нет сил!

Хозяин кабинета встал, обошел стол, но остановился не перед рыдающей балериной, а у стены, где висел план спектаклей на ближайшие месяцы.

– Двух недель хватит, чтобы прийти в себя?

– Что?

– Я спросил, достаточно ли будет вам двух недель для восстановления потраченных на… для восстановления сил? – Не дожидаясь ответа, пояснил: – На 9 ноября переношу «Жизель». Если все еще будете чувствовать себя нездоровой, предупредите заранее.

– А завтра?

– Завтра дадут оперу ввиду вашей болезни. Идите отдыхайте и репетируйте.

На следующий день, услышав о замене спектакля и болезни Павловой, к ней примчался Фокин. Любови Федоровны не было дома – ушла в лавку, иначе не пустила бы на порог.

– Аннушка, ты больна?!

– Слабость, Миша. Теляковский разрешил пока не выступать. Две недели.

– А потом?

– А потом снова «Жизель».

Фокин присел к столу и сидел, мрачно уставившись в угол.

– Что случилось, Миша?

– По театру ходят слухи, что нас всех – меня, Тамару, тебя – просто уволят. Может, потому разрешил не выходить сегодня вечером, чтобы не дразнить поклонников? А нас вызвал к себе завтра в полдень.

Анна вздохнула:

– Ну и пусть! Мама предложила уехать в Одессу. Туда и поеду.

К этому времени вернулась Любовь Федоровна, стала рассказывать о том, как трудно что-то купить, как опасно на улицах, страшно из-за стрельбы в разных районах.

– А люди в театры идут! Это ж как надо балет любить, чтобы идти смотреть в такое время!

Павлова и Фокин переглянулись. А ведь она права – в такое опасное время поклонники все равно шли смотреть на их искусство. Как они сами могли забыть об этом? Далеко не все зрители балетоманы, для которых важен сам факт присутствия на спектакле или знакомства с балериной, больше все равно тех, для кого музыка и танец – волшебство. И если тяга к этому волшебству может победить страх, то имеют ли они право срывать спектакли?

– Миша, я чувствую себя отвратительно, словно набедокурившая девчонка. Знаешь, как в училище, когда мы делали гадости учителям и прятались друг за дружку.

– Я тоже, – вздохнул совсем недавно решительно настроенный Фокин. – Но мы не имеем права оставаться в стороне от жизни общества. И требовали все правильно. Только получилось нелепо. Ладно, я пойду, а то и правда стемнеет.

– Зайдешь завтра, рассказать о встрече с Теляковским? Только имейте в виду – я с вами, даже если нас уволят поодиночке, уйдем все сразу.

На следующий день Фокин действительно пришел рассказать о результатах беседы у Теляковского.

– Всего ожидали – что уволят, что потребуют подписать декларацию, что объявят выговоры и понизят зарплату, что о продлении контрактов не будет и речи, но только не этого!

Оказалось, что Теляковский спокойно объяснил им, что за срывы спектаклей и попытки дезорганизовать работу театра они все заслуживают серьезного наказания, но поскольку объявлена амнистия всем забастовщикам, то этим разговором порицание и закончится.

– Проявите себя в другом. Вам многое дано, употребите свои таланты на дело.

– А Валентин Пресняков?

– Нет, никого ни увольнять, ни чего-то лишать не будут. Аннушка, это тоже наша победа. Понимаешь, раньше, до Манифеста, обязательно уволили бы, как Иосифа Кшесинского…

– Что?! Иосифа уволили?

Фокин помотал головой:

– Я и забыл, что ты болеешь и в театр не ходишь.