Анна Павлова. «Неумирающий лебедь»

Невесело усмехнулся: не накаркать бы… Дандре старался не думать о сгущавшихся на его горизонте тучах. Анна не имела к ним никакого отношения.

Пока Павлова танцевала за границей, в Петербурге посреди Знаменской площади перед Николаевским вокзалом установили памятник императору Александру III. Анна увидела эту махину, когда ездила на Тамбовскую к матери.

Невольно вспомнился визит императора в училище, когда Александр III посадил на колено счастливую своим успехом Стасю Белинскую (где она теперь?), а сама Аня горько рыдала из-за невозможности добиться царственного внимания.

Павлова не интересовалась такими событиями, как открытие памятника, но все же видела в газетах разгромные, недовольные статьи об уродливости результата десятилетнего труда, мол, тот случай, когда не понимаешь, восторгаться или ужасаться. Дандре в ответ на вопрос пожал плечами:

– Вдовствующей императрице, говорят, портретное сходство на модели показалось полным, она дала согласие. А Государь был в ужасе. Посмотри сама.

Знаменская площадь велика, но еще с Невского виден огромнейший постамент и конный монумент на нем. Постамент почти вдвое выше самой Павловой, на нем массивная фигура лошади, но не вздыбленной, как у Петра на берегу Невы, а строптивой, словно не желающей двигаться вперед. На огромном коне огромная фигура самого Государя.

Да, он в жизни был немаленьким, но не настолько же!

Анна смотрела и пыталась понять, зачем поставлено такое чудовище. Наверное, в эскизе, в модели это выглядело иначе, но в действительности получилось ужасно. Народ тут же придумал стишок о комоде, бегемоте, обормоте и шапке. Все массивное, тяжеловесное, совсем не вызывающее симпатии, было отчего Государю прийти в ужас. Говорили, что он даже грозил отправить чудовище, якобы изображающее его отца, в Иркутск, чтобы стоял в память о строительстве Транссиба там.

– Ну что, Аннушка, понравился бегемот на комоде?

Она покачала головой:

– Не понимаю, неужели человеческую фигуру, даже массивную, нельзя вылепить изящно? Можно, тому тысячи примеров и в Европе, и в Петербурге.

И вдруг задумалась о том, как передать пластику человеческого тела, движения. Это привело к неожиданному результату – Павлова принялась лепить фигурки балерин в самых разных позах. Арабеск… экарте… аланже… аттитюд…

Мягкая глина под руками превращалась в застывшие мгновения танца. Анна так увлеклась, что однажды не заметила вернувшегося со службы Дандре. Тот некоторое время стоял совершенно потрясенный, потом присел рядом на стул и осторожно поинтересовался:

– Тебе говорили, что ты талантлива?

Павлова на мгновение замерла, потом серьезно кивнула:

– Да, мне говорили, что если бы я училась шить, то стала бы неплохой портнихой. У меня стежок крепкий и ровный.

Она лепила фигурки для себя, чтобы легче понять, уловить ускользающее движение.

Прошло некоторое время, и, вернувшись с репетиции, Анна обнаружила на видном месте изящную статуэтку, в точности повторявшую ее глиняную модель. Сомнений быть не могло – балерину повторили в фарфоре.

– Нравится? Я угадал с цветом?

– Ты заказал мою модель на Императорском фарфоровом заводе?

Дандре загадочно улыбнулся:

– Не совсем так, Аннушка. Им очень понравилась твоя работа, и таких статуэток будет выпущено множество. А здесь твой гонорар…

Сумма была немалая, но даже если бы в чеке стояли шесть нулей после десятки, Анну это бы не обрадовало. Она нахмурилась:

– Не стоило этого делать.

– Почему? Все действительно изящно!

– Нет, недостатков множество. Профессиональный взгляд их сразу заметит.

– Но ты же не скульптор, а для любителя просто прекрасно, так и на заводе сказали.

– Я лепила для себя, только для себя, понимаешь? Нужно все делать профессионально, а не любительски. Или не делать совсем!

– Но эту-то не уничтожай… И остальных из партии, говорят, уже раскупили…

Павлова вздохнула:

– Жаль… Но чтоб больше никаких действий без меня!

В тот вечер Виктор Дандре долго лежал без сна, закинув руки за голову и размышляя.

Анна вернулась из Парижа совсем иной, она почувствовала свою значимость, свою силу, что-то поняла в жизни и теперь знала себе настоящую цену.

Можно было бы подумать, что Анне вскружил голову успех, что она просто зазналась. Наверняка было и это, но Дандре понимал, что не все так просто, не от зазнайства Анна вдруг стала уверенной. Неужели у нее кто-то появился? Красавец, светский лев, покоритель многих дамских сердец давным-давно отдал свое собственное Аннушке…

Сердце, но не руку. Барон потомок древнего французского рода, пусть и давно промотавший остатки фамильного состояния, был готов содержать Павлову, угождать ей, дарить подарки, всячески баловать, но только не жениться. Права была Любовь Федоровна – бароны не женятся на балеринах.

Виктор вспоминал полные счастливых слез глаза Анны в вагоне и понимал, что ее любовь никуда не делась. А это значило, что нужно просто подождать, чтобы все наладилось. Богиня дуется? Что ж, на то она и богиня.