Анна Павлова

Мы с Обри Хитчинзом решили снять вместе квартиру в старом доме, выходящем на Гайд-парк. Он ни в коей мере не был роскошным, но это позволило нам наполовину сократить наши расходы, к тому же означало, что мы не будем привязаны к определенным часам питания (тирания отелей в Австралии даже более жесткая, чем в Англии). Это здание принадлежало определенной эпохе; на стенах висело довольно много отвратительных гравюр средневикторианской эры, а в холле ощущался сильный запах листьев камедного дерева. Над камином висела огромная картина, изображающая кораблекрушение (я встречал такую же в Англии), в кленовой раме. Я тотчас же решил заменить ее портретом солиста негритянского ревю, которое видел в Париже, мне кажется, он был в состоянии потопить любой корабль. Владелица дома, выглядевшая весьма чопорной, не выражала недовольства, хотя ее замечание, брошенное при нашем отъезде: «Вы всегда были таким джентльменом, не могу сказать ничего большего», подтвердило мое мнение, что она опасалась худшего, когда увидела перемену. Наша стряпня была просто ужасной, так что мы ели в основном не дома и готовили себе по уик-эндам. Мы спасались от своих кулинарных опытов только благодаря гостеприимству наших австралийских друзей, которые приглашали нас на пикники каждое воскресенье, когда стояла хорошая погода. Мое высшее достижение в кулинарии – поджаривание цыпленка, слишком большого для нашей маленькой плиты. Мне приходилось поддерживать огонь на столь низком уровне, что через три часа пришлось оставить все мысли о том, чтобы съесть его на ленч, и сосущую пустоту в желудке, столь характерную для танцовщиков, пришлось заполнять хлебом, сыром и фруктами. К четырем тридцати в этот день мы вышли в «Буш», и наш хозяин рассказал нам, как могут бегать и наносить удары ногами страусы эму и насколько вкусны дикие индюшки.

«Дикие индюшки! Выключил ли я газ? – такие мысли мелькали у меня в голове, пока я делал вид, будто прислушиваюсь к разговору. – Что ж, если цыпленок сгорел, хозяйка, наверное, почувствует запах и выключит газ».

Вернувшись домой в одиннадцать вечера, я обнаружил, что газ все еще горит, а цыпленок, хоть слегка подсох, но был еще съедобен! Он готовился тринадцать часов!

Во время гастролей Павлову пригласили в резиденцию губернатора. Это, безусловно, было необычное событие, по такому случаю пригласили также некоторых других членов труппы, мне посчастливилось попасть в их число. Помимо истинного удовольствия, полученного от знакомства с губернатором адмиралом Дадли де Шером и леди де Шер, искренне интересовавшимися искусством, я навсегда запомнил этот день, потому что здесь я впервые встретил Макса Кута, который был адъютантом губернатора и стал моим другом на всю оставшуюся жизнь. Превосходный пианист Люсьен Уэрмзер играл нам после чая, Павловой удалось уйти вовремя, чтобы успеть немного отдохнуть перед представлением. Уходя, она обратила внимание на картины с видами аэропланов и, обратившись к капитану Куту, поинтересовалась:

– Вы летаете?

– Да, мадам.

– Вы летали во время войны?

– Да, мадам.

– Боже мой!

Сиднейский сезон закончился точно так же, как мельбурнский, – потоком серпантина. А когда вручали букеты, на сцену взошла чрезвычайно самоуверенная маленькая девочка, держа в руках бумеранг с цветами на нем; даря его Павловой, она пропищала сладким голоском: «Бумеранг возвращается, и мы надеемся, что вы тоже возвратитесь».

Переезд в Окленд был настолько тяжелым, каким только может быть переезд из Сиднея в Окленд; корабль, казалось, все время зарывался носом, кружился в водоворотах, раскачивался, кренился, и его швыряло во все стороны. Тирзу Роджерз нельзя было назвать хорошей морячкой, но она изо всех сил старалась выглядеть как можно лучше по прибытии на родину. Незадолго до нашего прибытия море успокоилось, и мы сошли на берег в нормальном состоянии. Я нашел оклендскую гавань намного более красивой, чем сиднейская, а мне довелось видеть ее в разных состояниях, пока мы танцевали в Окленде, так как я остановился у приятельницы, которую знал всю жизнь, а они с мужем жили на девонпортской стороне гавани.

Местный театр сделал все возможное, чтобы принять Павлову как можно лучше и среди всего прочего «подготовил» сцену, покрасив ее чем-то напоминающим льняное масло. Танцевать на ней было все равно что танцевать на патоке. Его пришлось отскребать и отчищать перед представлением; мы репетировали на нем, и на подошвы налипали слои толщиной полдюйма.