Но чем доступнее была для Германика возможность
захвата верховной власти, тем ревностнее он действовал в пользу Тиберия. Он
привел к присяге на верность Тиберию секванов и соседствующие с ними племена
белгов. Затем, узнав о возмущении легионов, он поспешно направился к ним. и они
вышли из лагеря ему навстречу, потупив глаза, как бы в раскаянии. После того
как, пройдя вал, он оказался внутри укрепления, начали раздаваться разноголосые
жалобы. И некоторые из воинов, схватив его руку как бы для поцелуя, всовывали в
свой рот его пальцы, чтобы он убедился, что у них не осталось зубов; другие
показывали ему свои обезображенные старостью руки и ноги. Он приказал
собравшейся вокруг него сходке, казавшейся беспорядочным скопищем, разойтись по
манипулам — так они лучше услышат его ответ — и выставить перед строем знамена,
чтобы хоть этим обозначались когорты; они нехотя повиновались. Начав с
прославления Августа, он перешел затем к победам и триумфам Тиберия, в
особенности восхваляя те из них, которыми тот отличился в Германии вместе с
этими самыми легионами. Далее он превозносит единодушие всей Италии, верность
Галлии: нигде никаких волнений или раздоров. Это было выслушано в молчании или
со слабым ропотом.
35.
Но когда он заговорил о поднятом ими бунте,
спрашивая, где же их воинская выдержка, где безупречность былой дисциплины,
куда они дели своих трибунов, куда — центурионов, все они обнажают тела,
укоризненно показывая ему рубцы от ран, следы плетей; потом они наперебой
начинают жаловаться на взятки, которыми им приходится покупать увольнение в
отпуск, на скудость жалования, на изнурительность работ, упоминают вал и рвы,
заготовку сена, строительного леса и дров, все то, что вызывается
действительной необходимостью или изыскивается для того, чтобы не допускать в
лагере праздности. Громче всего шумели в рядах ветеранов, кричавших, что они
служат по тридцати лет и больше, и моливших облегчить их, изнемогающих от
усталости, и не дать им умереть среди тех же лишений, но, обеспечив средствами
к существованию, отпустить на покой после столь трудной службы. Были и такие,
что требовали раздачи денег, завещанных божественным Августом; при этом они
высказывали Германику наилучшие пожелания и изъявляли готовность поддержать
его, если он захочет достигнуть верховной власти. Тут Германик, как бы
запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибунала. Ему
не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на
прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности,
обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов
был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако
кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые,
подошедшие ближе, принялись — трудно поверить! — всячески побуждать его все же
пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой обнаженный меч,
говоря, что он острее. Эта выходка показалась чудовищной и вконец непристойной
даже тем, кто был охвачен яростью и безумием. Воспользовавшись мгновением
замешательства, приближенные Цезаря увлекли его с собою в палатку.
36.
Там они принялись обсуждать, как справиться с
мятежом; к тому же стало известно, что мятежники собираются послать своих
представителей к Верхнему войску, чтобы склонить его на свою сторону, и что они
задумали разорить город убиев и, захватив добычу, устремиться вооруженными
шайками в Галлию, дабы разграбить и ее. Положение представлялось тем более
угрожающим, что враги знали о восстании в римском войске и было очевидно, что
они не преминут вторгнуться, если берег Рейна будет оставлен римлянами; а
двинуть против уходящих легионов вспомогательные войска и союзников — значило
положить начало междоусобной войне. Пагубна строгость, а снисходительность —
преступление; уступить во всем воинам или ни в чем им не уступать — одинаково
опасно для государства. Итак, взвесив все эти соображения, они порешили
составить письмо от имени принцепса; в нем говорилось, что отслужившие по
двадцати лет подлежат увольнению, отслужившим по шестнадцати лет дается
отставка с оставлением в рядах вексиллариев, причем они освобождаются от
каких-либо обязанностей, кроме одной — отражать врага; то, что было завещано
Августом и чего они домогались, выплачивается в двойном размере.