Аннапурна

Сразу же после торжества Удо приступает к уколам. С ногами ему удается покончить очень быстро. Затем он принимается за руки, а я уже знаю, что это будет наиболее мучительно. В течение часа все попытки не приводят к успеху. День на исходе, и Удо доходит до белого каления.

– Не шевелись! – восклицает он с упреком.

– Не обращай внимания на мои крики… Продолжай… делай что нужно.

Террай подходит ко мне. Я корчусь от боли, и он крепко держит меня.

– Потерпи! Не шевелись, не шевелись, Морис!

– Это невозможно! – кричит Удо. – Стоит мне нащупать артерию, как кровь сворачивается. Ничего не выйдет!

Его слова вызваны отчаянием, на самом деле он думает иначе. У него нет ни малейшего намерения прекратить попытки, так же как и у меня, несмотря на дикую боль. Крики, доносящиеся из палатки, где действует Удо, приводят всех остальных в ужас. Шерпы молчат. Может быть, они молятся за своего Бара-сагиба? Я так судорожно рыдаю, что не могу остановиться. У меня непрерывные спазмы.

Наконец, после короткого отдыха, поздно вечером, около 10 часов, процедура успешно завершается. Ишак передает Удо шприцы уже в темноте. Вся палатка в крови. Ишак и Удо выходят. Террай с бесконечной нежностью утешает меня, но никогда в жизни не чувствовал я себя таким несчастным. Измученный страданиями, мой организм не способен сопротивляться. Террай продолжает обнимать меня:

– Все будет хорошо, вот увидишь.

– О дружище, для меня все кончено. Я больше не в состоянии выносить все это.

– Жизнь не кончена, – настаивает он, – ты снова увидишь Францию, Шамони…

– Да, может быть, и Шамони, но никогда больше мне не ходить в горы.

Затаенная мысль вырывается. Террай слышит, и я даю волю своему отчаянию:

– Нет, никогда не смогу я больше лазить – теперь уже мне не сделать Эйгера[104], Лионель, а я так мечтал!

Рыдания душат меня. Мое лицо касается лица Террая, я чувствую его слезы – от тоже плачет. Он – единственный, кто может полностью понять, какая это для меня трагедия, и я вижу, что ему это тоже кажется безнадежным.

– Конечно, Эйгер… Но я уверен, что ты снова сможешь вернуться в горы… – И очень нерешительно он добавляет: – Не то, что раньше, конечно.

– Прежнее никогда не вернется. Видишь ли, Лионель, конечно, я не смогу ходить, как раньше, но если я вообще смогу лазить – это уже много. Горы для меня все – я провел среди них лучшие дни своей жизни… Пусть даже я не смогу делать эффектных, громких восхождений, но я хочу наслаждаться горами, хотя бы на самых обычных маршрутах.

– Ты вернешься, вот увидишь. Я тебя вполне понимаю…

– Но горы еще не все, жизнь состоит из множества других вещей – что со мной будет?

– Уверяю тебя, ты приспособишься… Молчание и затем:

– Сейчас тебе лучше прилечь.

Он укладывает меня с такой нежной заботой, что ему удается совершить чудо: я утешаюсь и успокаиваюсь. Последний взгляд, чтобы убедиться, что мне хорошо. Террай медленно уходит. Какого друга я нашел!

На следующее утро Удо снимает с меня повязку. Как чудесно снова видеть окружающее! Убеждаюсь, что погода прекрасная. Спрашиваю, какое число, – несколько прошедших дней тянулись как одна длинная ночь.

– Пятница, девятое июня, – говорит Ишак.

Ляшеналя готовят для спуска в базовый лагерь. Его понесут в каколе – неуклюжем, примитивном приспособлении, никогда не внушавшем мне доверия. Ляшеналь же, наоборот, ничего не имеет против такого способа транспортировки. Он привык к этому приспособлению, с помощью которого и сам неоднократно переносил пострадавших. Однако позднее его энтузиазм несколько уменьшится. Вскоре он со своими шерпами в сопровождении Кузи и Нуаеля трогается в путь. Его ноги свешиваются вниз, и он стонет от боли. В полдень шерпы вместе с Кузи возвращаются: спуск занял два часа. И Ребюффа и Ляшеналь благополучно перенесли путешествие.

Пока я отдыхаю, остальные упаковывают груз.

На другой день Удо перед выходом осматривает меня. Благоприятное впечатление подтверждается: инъекции ацетилхолина, причинявшие такую дикую боль, спасли мне по крайней мере часть обеих рук и ног. Аджиба, Саркэ, Путаркэ и Панди собираются по очереди нести меня в каколе.

Путь хорошо промаркирован, камней нет, и мы идем как по дорожке. Я прижат к носильщику. Меня страшно встряхивает на каждом шагу. Я боюсь свалиться и судорожно цепляюсь обеими руками за шею носильщика, стараясь, однако, не мешать ему. Я отчетливо воспринимаю каждый неуверенный шаг. Несколько раз и Аджиба и Панди поскальзываются, и я инстинктивно выбрасываю руку, забывая, что не могу ею пользоваться. В кулуарах я чувствую себя спокойнее, чем на крутых скальных плитах, где носильщик может упасть: каждую секунду боюсь задеть о скалу руками или ногами.

– Саркэ! Осторожней!.. Осторожней! – сотни раз я повторяю этот крик, переходящий в мольбу.

На трудных местах шерпы действуют сообща: один смотрит, чтобы несущий правильно ставил ногу, второй поддерживает его, помогая сохранять равновесие. Преодолеваем множество препятствий. Теперь уже в базовом лагере разворачивается невиданная ранее деятельность.

Внезапно в палатку, куда меня только что положили, врывается Ишак, крича: