Анни Маннинен

Коричневый цвет — это будней примета.
В ольховой коре, в можжевеловой ягоде
Много содержится этого цвета.

Цвет желтый — как радость звонкого дня.

Он в ольховой листве молодой.
Там он скрыт для меня.

Цвет зеленый загублен, как юность моя.

Им окрасит мне пряжу
Сок болотного мха.

О красном цвете нынче дано лишь мечтать.

Один подмаренник только
Может его нам дать.

Серым цветом красится серая жизни нить.

Цветущий юный вереск
Может тот цвет родить.

Черный цвет для пряжи я быстро получу,

Коль камыш озерный
Сожгу и замочу…

Садись и тки, девица, на свадьбу покрывало.

Залей слезами краски.
Чтоб радуга играла.

Мне красить эту пряжу назначено судьбой.

Я выполню работу —
И сразу на покой.

От этой песни люди еще больше поникли и стояли беспомощные, удрученные. А красильщица продолжала свою работу, не поднимая головы.

— А никто другой не знает ту песню? — спросила Анни у старичка.

— Нет, та песня не получается ни у кого другого, — ответил старик. — Только она одна может, Маари. Только она умеет красить нити жизни. Только она знает песню, которая способна оживить землю. Другие наши девушки могут лишь подпевать ей. Да ты посмотри на них. Радость потухла в их глазах, голоса стали скрипучие, как у ворон. А что за косы у них, тьфу! Да, остались без доли, будто неурожайное поле…

— Природа-Мать, почему ты им не помогаешь? — тихо произнесла про себя Анни. — Дай им голос.

Ласковый ветер прошуршал в березняке. Он донес до деревни робкие запахи цветущего луга. Анни подошла к Маари и сказала:

— Посмотри, разные мелкие цветочки первыми осмелились возродиться к жизни и снова зацвели.

Маари наконец-то оторвалась от своего черного котла и, остановив на Анни пристальный взгляд, глубоко, полной грудью вдыхала свежий воздух, словно хотела впитать в себя все запахи.

— Различаю мышиный горошек и клевер, — произнесла она в задумчивости.

В этот миг в березняке закуковала кукушка. Начала она робко и тихо, но голос ее становился все увереннее и скоро полился так легко, будто кукушка и не собиралась кончать свое «ку-ку».

— Вы только послушайте эту кукушку, ишь сколько золота сулит нынче летом, — говорили старые люди, одетые в лохмотья, и еще внимательнее прислушивались к кукованию. Вся толпа заметно оживилась.

— Да она и не собирается кончать, — радовались люди. — Обещает долгих лет жизни. Добрая сегодня кукушка, а обычно так спешит… Так торопится…

— Маари оставила свою пряжу и подошла к низенькой ограде, которой был обнесен двор. Женщина завороженно прислушивалась к кукушке. Девушки столпились у нее за спиной. Маари вся преобразилась, ее усталое лицо стало просветленным, глаза заискрились, а из уст полилась песня, чистая и ясная, как слеза ребенка:

Сестры мои славные,
Невесты юные.
Вы пойдемте-ка со мной
В голубую синь-синеву.
Мы взойдем на Гору Кукушкину,
Там вещунью вместе послушаем…

И во главе с Маари девушки вереницей направились к полю, к зеленевшей меже.

— Что это за песня? — шепотом спросила Анни у стоявшей рядом старушки.

— Это праязык, вещие слова, — с таинственным видом ответила старушка. Я тоже девушкой знала этот язык, и тогда я тоже пела, и моя мать пела, и мать моей матери пела, и моя прабабушка, и бабушка моей прабабушки тоже пела эту песню. Смотри, как плавно и красиво они идут… Теперь поле не пропадет, не останется бесплодным, пусть здесь хоть конница проскачет. Теперь Природа-Мать услышит песню и проснется… И ой как она обрадуется! И сделает так, что всходы опять заколосятся и птицы запоют на деревьях…

— А где живет Природа-Мать? — спросила Анни как бы между прочим.

— А вон там, на вершине той гряды, — ответила старушка таинственно, тоном заговорщицы. — Там, где растут самые высокие ели и сосны. Там она живет. Эта песня доносится туда до нее, до Матери всех Матерей.