Anno domini

Ну что такое шестьсот баксов? Ведь даже у него есть знакомые, которые получают столько в месяц, просто работая на фирмах. Разве это сумма, из-за которой можно себя так изводить? Но реальная жизнь диктует свои условия относительности, и по сравнению с сегодняшней нищетой, когда холодильник пуст, словно его освободили для мытья, а в доме одновременно закончились и сахар, и мыло, и туалетная бумага, эта сумма становится недосягаемой. Ежедневная угроза голода точит, как червь, осознанием своей неполноценности. Вихри противоречивых мнений будоражат разум. Иногда машешь на все рукой, понимая, что это такая мелочь в сравнении со смертью родного человека или с тяжелым недугом, а иногда просто хочется умереть, потому что вся жизнь, когда-то полная надежд и планов — не удалась, и виновен в этом только ты.

Вадиму порой приходила в голову мысль о смерти, но не в смысле реального самоубийства, а в представлении собственных поминок где-нибудь в столовой, когда друзья уже подвыпьют и начнут рассказывать анекдоты. Многие будут говорить, узнав о причине его кончины, что он, не подумав, пошел на такой крайний шаг, ведь если бы они только знали, то, конечно, нашли, собрали бы ему эти деньги. Наверняка Корнеев, услыхав о случившемся, удивился бы, что Вадик не пришел к нему, ведь что такое для Корнеева эта сумма. Да и сами кредиторы в момент захмелевшей скорби говорили бы о своем непременном понимании его проблемы. Но для этого надо было умереть! А Вадим продолжал жить и страдать от собственной несостоятельности. Что такое денежный долг в сравнении с чувством стыда перед людьми, которые тебе доверяли, с чувством стыда перед своей женой, дочкой за то, что, однажды взяв на себя обязательство сделать их счастливыми, теперь вынуждает их уже два месяца питаться соей с гречневой кашей.

Аня еще спала, когда Вадим все же поднялся с постели и поставил на огонь чайник, чтобы заварить кофе. Хотя слово «заварить» не совсем подходило к его легкому завтраку. Купить банку растворимого кофе Вадим не мог позволить себе уже около месяца, но учитывая то, что кофеин спасал его от утренних головных болей, он с вечера покупал два одноразовых пакетика себе и жене.

Включив радио, Вадим попал на выпуск новостей. Ежедневно, с самого начала «оранжевой революции», он внимательно следил за всеми происходящими в стране событиями. Не перестал он интересоваться политикой и после собственного отказа от участия в ней, а вернее, от тщетных попыток принять это участие. Теперь, после своего поражения, Вадим следил за происходящими процессами глазами критика. Но критика объективного. Он не замкнулся в своих обидах и не опустился до уровня скептика, порицающего любой новый шаг только за то, что этот шаг сделан без его участия. Хотя и не осталось в нем того возвышенного патриотизма и духовного подъема, рожденного всенародным единением в противостоянии тоталитарной несправедливости. Вадим иногда перечитывал свои статьи, и строки, пропитанные надеждой и верой, возвращали на какое-то время прежнее чувство одухотворенности всеобщей чистой идеей.

Ни тогда, ни сейчас он не относился к политике и политикам с уважением и доверием, он всегда был уверен, что политик и не может, и не имеет желания говорить правду. Все, что говорится с трибун, все фразы, брошенные в народ — заранее заготовлены и обработаны политтехнологами. Это совершенно не значит, что написанный кем-то текст оратор заучивает наизусть. Он пропитывается заготовленной идеей, как губка, погруженная в ванну с водой. Он — политик — живет подготовленной жизнью, он вживляет в себя нужные политические взгляды. Они перевариваются в его сознании, смешиваются с собственными мыслями и чувствами, и, сформированные в новую идеологию, выливаются на слушателей уже от своего имени. Возможно, что человек, принесший себя в жертву большой политике, растворившись в общепринятой манере мыслить — сам не понимает, не замечает такой своей трансформации.

Вадим, разобравшись в этих процессах, не пытался осуждать ни старое, ни новое правительство за растворенность его лидеров в партийных идеологиях, но он никак не мог смириться с утерей нравственных основ в процессе перевоплощения человека в государственного служащего. Теперь, после полученной недавно революционной встряски, у него словно очистился взор, и вместе с этим, обострились требования. Он слушал слова, продолжающие звучать с больших трибун, но слышал подтекст, усматривал причину произнесения именно этих слов. Ложь, завуалированная в демократические призывы, стала яснее видима, стала больнее для прозревшей души. Конечно, новая власть стремилась, искренне стремилась изменить сложившийся в стране порядок, но никто не собирался делать это бескорыстно. Каждый новый шаг, каждый поступок имел несколько мотивов, кроме того, который объявлялся во всеуслышание. И за всем этим чувствовался запах больших денег.