Annotation

Когда она покидала дом, поеживаясь от прохладного февральского воздуха, то уже отчетливо слышала запах гари. И все равно ничего не чувствовала. Самое сильное, что можно было испытать, она испытала, обслуживая пса.

Анна протянула Тане бокал, в который до этого налила водки.

— Пей! — сердито велела подруге. — Хуже не будет. Он сгорел?

Таня послушно отхлебнула — слишком много, чтобы не закашляться. Тело ее выворачивало от этого кашля. Потом отставила водку на стол и ответила:

— Да. По телеку говорили, что сгорел. Я тогда еще у себя была. Потом испугалась, ушла.

— По телеку? — нахмурилась Анна. — Имя называли?

— Не помню… наверное… — Таня мотнула головой и по-идиотски хихикнула: — Как думаешь, пес тоже поджарился?

— Не знаю, наверное, если двери были закрыты. А мог в окно выскочить, — она подошла ближе. — Тань… ты совсем не помнишь, как его звали?

— Нннет… только имя… Он, когда меня еще только в «Носороге» снял, сказал называть его Виктором. Фамилия немецкая какая-то была.

Анна приложилась к горлышку бутылки и несколько раз хлебнула. Потом упала на диван и заставила себя думать. Первая липкая мысль была отброшена. Это не мог быть Закс. Он сидит. И кажется, она впервые искренне, а не по привычке порадовалась, что сама же его туда и упекла.

— А где его дом… был… помнишь?

— Не помню… Ни хрена не помню. Только лицо. У него очки такие дурацкие были — кругленькие… А ему шли. Ты представляешь, он даже трахался в очках.

— Когда это было, дура? — закричала Анна.

От крика Таня вздрогнула и потянулась за бокалом. Передумала. Посмотрела на подругу.

— В прошлый вторник.

Анна всхлипнула.

— Вот же дура! — сказала в никуда и, не глядя на Таню, спросила: — Говоришь, уехать тебе надо?

— Наверное, надо… Аня, мне страшно.

— Чего боишься?

— Не только собак, — хохотнула Таня. — Тебя когда-нибудь пес е*ал?

— Нет. Тебе в милицию надо.

— Зачем?

— Рассказать, как все было.

Таня тихо рассмеялась. А потом все-таки допила водку из бокала. Потерла лоб. И проговорила:

— Я у тебя пока останусь, хорошо? Хотя бы сегодня.

— Оставайся, — сказала Анна и кивнула на бутылку. — Еще будешь?

— Нет… я посплю. Я не сплю почти. Я устала.

Глава 18. Правда

Виктор Закс целовал ее. Целовал в губы, даже не догадываясь, что был одним из немногих, кто знал их вкус. Северина никогда не целовалась в губы, но клиенты не жаловались. Приходили они за другими ласками, в которых она не отказывала.

А Виктор Закс целовал ее в губы. И она отвечала. Тогда она должна была завлечь его. Он хотел поцелуев. Она ему их давала. Теперь она сама хотела его поцелуев. Сладких, долгих, головокружительных. Так целовал только он.

Он глубоко погружал язык в ее рот, выпивая ее дыхание, прижимал ее тело к своему. Дразнил, покусывая губы. И неизвестно было — это сейчас она его обслуживает или он ее, будто для него не было в мире ничего важнее, чем доставить ей удовольствие. Мало кто заботился о ее удовольствии. Все только брали. Он — давал. Зачем он давал ей?

— Аня, — слышала она его голос и забывала, что она Северина. — Аня…

Потом она забывала, кто он. И на короткое время они становились единственными на земле мужчиной и женщиной в последний день мира. Перетекали друг в друга, проникали под кожу, выплескивались оргазмом. Но это позже. Сейчас она целовала его и мечтала, чтобы этот поцелуй никогда не кончался. В нем было все — целая история, которую рассказать словами нельзя. Только перелить из одного в другого. Как переливаются души. Как сливаются в целое. Как становятся одной — на двоих.

— Если тебя не будет, я сдохну.

Анна вздрогнула и проснулась. Этот сон ей снился уже не в первый раз. Он приносил опустошение и резкую боль внизу живота, которую ничем нельзя было утолить. Смотрела в одну точку, обдумывая полученную от Тани информацию. Пыталась понять, что делать дальше. И надо ли что-то делать.

Ворочалась с боку на бок, отгоняя сон, который не желал отпускать.

Она вскочила, чтобы долго не оставаться на одном месте, решив занять свою голову другим. Насущным. Со дня на день должен был приехать Бенкендорф. Плюнув на Таньку, дрыхнувшую на кухне, Закса, наверняка по-прежнему орущего в камере, и брата-извращенца, сгоревшего от рук проститутки, рванула в больницу.

— Доброе утро, Илья Петрович! — просительно заглянула она в кабинет Фурсова.

— У меня через двадцать минут операция, — предупредил он, указав глазами на стул. — Доброе утро.

Она села и озадаченно посмотрела на врача.

— Вы уж простите, что надоедаю. Это нервное.

— Все нормально, Анна Петровна, — отмахнулся Фурсов. — Завтра Бенкендорф прилетает. После полудня. Встречать поедете?

— Думаю, это лишнее. Наверное, лучше встретиться с ним здесь, в клинике.

— Хорошо, конечно. Он хочет осмотреть девочку перво-наперво. Потом будем говорить обо всем остальном. Так что приезжайте. Мы будем вас ждать.

— Я обязательно приеду, — оживилась Анна.