Аномальная зона

– Я не голоден, – заупрямился было профессор, но Ягода, умевший быть хлебосольным, легко подавил сопротивление, дружески положив руку профессору на плечо. – Ну те-с, ну те-с, батенька… что за церемонии между своими людьми… единомышленниками, можно сказать? Мы, верные ленинцы, традиций не забываем. Помните, как встречал Ильич ходоков из народа? Война, голод, разруха. А он их чайком, пусть морковным, но всё-таки поил! Иногда даже с сухариками… Сейчас у нас, слава партии, жизнь становится лучше, веселей. И чай мы будем с вами пить китайский, с бараночками да медком. А перед тем предлагаю грузинского коньячку по рюмочке. Между прочим, мне эту бутылочку Иосиф Виссарионович лично презентовал. Как же нам с вами не уважить вождя? Да и мне, старому политкаторжанину, приятно с таким известным учёным, как вы, пообщаться в неформальных условиях…

– Не такой уж я знаменитый, – буркнул Чадов, осторожно опускаясь в хлипкое на вид кресло.

– Будете знаменитым! – пообещал искренне Ягода и, взявшись за пузатенькую бутылку тёмного стекла, до краёв наполнил рюмки. – Народная власть заботится о науке. А мы, чекисты, стоящие на страже завоеваний пролетариата, – тем более!

4

Участвуя в своё время в гражданской войне на стороне красных, студент-недоучка Стёпа Чадов не разделял взгляды большевиков. Их противников, белогвардейцев, впрочем, тоже. И революцию, и начавшееся вслед за ней противостояние одной части народа с другой, он считал безумием, вполне соответствующим, тем не менее, человеческой сущности. В таких междоусобицах, сопровождавших всю историю человечества на земле, не было, на его взгляд, правых и виноватых. «Чума на оба ваши дома!» – вслед за Шекспиром хотелось воскликнуть ему, отойти в сторону, дистанцироваться и наблюдать, чья из них в итоге возьмёт, ибо большой принципиальной разницы между сражающимися он не видел. Белые победят ли, красные – всё одно телега государства российского всё так же будет грохотать по ухабам исторического пространства, всё так же одна часть населения будет стремиться оседлать другую, устроив за счёт неё себе лёгкую и безбедную жизнь, а так называемые народные массы продолжат исполнять своё прямое предназначение – в трудах великих добывать хлеб насущный, а под какими символами – орлом ли двуглавым и православным крестом, серпом ли с молотом и красной звездой – неважно. Просто в гражданскую, когда очень хотелось есть, он прибился к матросикам-краснофлотцам, ведшим, как дредноут, бронепоезд по украинским степям. И в вагоне, обшитом толстыми листами стали, в тот период Чадову казалось находиться относительно безопаснее и уж во всяком случае сытнее, чем среди не вовлечённого в конфликт населения, больше других страдавшего от кровавой междоусобицы. Будущий профессор не прогадал. Победили в итоге красные, и участие в войне на их стороне открыло позже бывшему студенту дорогу в мединститут, а затем, как проверенному в боях красноармейцу, преданному стороннику новой власти, – позволило без труда остаться на кафедре и заниматься наукой.

То, что большевики начали осуществлять в РСФСР, показалось далёкому от политики Чадову неожиданно интересным. Они попытались сплотить народные массы и направить их энергию на переустройство старого мира. Впрочем, Степан Кузьмич был уверен в душе, что ничего путного у вождей пролетариата и на этот раз не получится. Ведь они имели дело всё с тем же человеческим материалом – несовершенным, подверженным страстям, болезням и пагубным привычкам.

Пытаясь постичь суть происходящих в стране перемен, он даже засел было за «Капитал» Карла Маркса, но быстро понял, что немецкий еврей, оказавшийся новым пророком коммунистов, повторяет ту же ошибку, что и его предшественник две тысячи лет назад. Уже с помощью экономических, а не как тот – душевных, – заветов, пытается отладить, упорядочить межличностные отношения людей, в принципе, по природе своей, к этому неспособных.