Аномальная зона

Как объяснил мало что смыслящему в геологии Фролову бригадир, месторождение оказалось богатейшим. Оно состояло из нескольких кварцевых жил, веером расходящихся от основного ствола, спускавшегося на глубину до трёх километров. Ширина рудной зоны, содержащей драгоценный металл, достигала полутора километров. Запасы золота – не менее восьмисот тонн.

– Самый крупный самородок, – объяснял бугор, ведя капитана по прорубленной в гранитной скале штольне и подсвечивая себе путь фонарём, – найденный в мире в первозданном виде, хранится в Алмазном фонде, в Москве. Он весит тридцать шесть килограммов. Я его ещё студентом видел. Нашли это чудо природы на Южном Урале, в Миасском районе. Так вот, тот самородок по сравнению с теми, что мы здесь выковыриваем время от времени, – тьфу! Для нас и в сорок килограммов не диво!

Фролов с удивлением явственно различил горделивые нотки в тоне бугра.

– Самый большой самородок в мире, как считается официально, найден в Австралии. Это так называемая плита Халтермана. Она представляла из себя обломок кварцевой жилы весом более двух центнеров. Из него извлекли в общей сложности девяноста два килограмма чистого золота. Ха! Не видели они наших! Шестьсот килограммов, а золота в нём – четыре центнера! Мы из него пахану нашему, вору главному, трон отлили. Как позовут тебя блатные на сходку, прописку давать, сам увидишь.

Фролов поёжился невольно при напоминании о том, что ещё предстоит убедить местных уркаганов сохранить ему жизнь и спросил, чтоб отвлечься:

– А вохра про то не дозналась, не изъяла?

– Хрен им, – отрезал бригадир. – Мы норму положняковую наверх ежемесячно отправляем – слиток килограммовый. Больше можно, да мы не хотим. А меньше нельзя – враз всем в пайку урежут.

– И что ж, за столько лет месторождение не иссякло? – спросил Фролов.

Он шёл, стараясь не отстать от провожатого (не дай бог заблудиться в этом подземелье!), ступал осторожно, то и дело спотыкаясь о неровности того, что служило полом в тоннеле, низко наклонив голову – то там, то сям с потолка сыпалось что-то, капало, а изредка пролетало даже с мягким шуршанием, едва не касаясь лица. «Должно быть, летучие мыши!» – без подсказки сообразил капитан. Тусклый свет лампы плохо разгонял мрак, но всё-таки было видно отчётливо, как сверкают местами неровные стены тоннеля.

– Кварц, – словно догадавшись, пояснил, поднеся лампу ближе к стене, бригадир. – Основная трещина заполнена рудным кварцем, идёт с глубины к поверхности. Ну, будто ствол дерева и ветви на нём. Сейчас мы с тобой по одной из таких веточек с выбранной полностью золотоносной породой проходим. Но за семьдесят, почитай, лет эксплуатации и половины этого чудо-деревца не обобрали. Да и то – добычу ведём, как в каменном веке. Кайлом, молотом. Породу рабсилы рубят, потом на волокушах к дробилке тянут. Размельчают – и на промывку. Пустая порода в отвал идёт, а золотишко в драгах оседает.

– А моете наверху?

– Зачем? Здесь, в шахте, подземная река протекает. У нас, брат, давно всё отлажено. Неписаный договор с вохрой не нами, а, можно сказать, дедами нашими лет пятьдесят назад, с тех пор, как лагерь на нелегальное положение перешёл, заключён. Мы наверх – золото да список оборудования, леса, металла, что нам для работы надобно. Они нам сверху – хавку, жратву то есть, и рабочую силу.

Фролов недоверчиво хмыкнул:

– В ту клеть, на которой мы с тобой сверху спускались, много не влезет.

– А у нас ещё и грузовой ствол есть. Но и он, – глянул искоса бригадир на Фролова, – под строгой охраной.

Капитан вдруг неожиданно для себя чихнул оглушительно и конфузливо утёр нос рукавом.

– Пыль кварцевая, – со знанием дела пояснил бригадир. – К выработке подходим…

Впереди, за крутым поворотом штольни, стали слышны глухие удары, шуршание осыпающейся породы.

– Рабсилы пыряют, – стараясь разогнать лучом фонаря клубящуюся впереди темноту, сказал зек. – Ты их не бойся, но веди себя с ними, как с детьми малыми. Только сильными очень и весом под двести кило. Такое дитя, если разъярится, запросто башку тебе оторвёт, или руку – уж за что вгорячах ухватится. А вообще-то они не злые, даже между собой почти никогда не дерутся. А с людьми и вовсе ласковые. Это у них гипотети… тьфу, генетически заложено. На-ка, – протянул он, пошарив в кармане, капитану корку хлеба. – Подойдёт какой – угостишь.

Фролов, сжав в кулаке чёрствый ломоть, поспешно кивнул. Конечно, угощу! Какой базар! Если они такие добрые и не сразу голову оторвут. Или руку.

За поворотом штольня оказалась освещена несколькими масляными лампами, прикреплёнными к стенкам неровно вырубленного тоннеля, однако видимость была почти нулевой из-за густого облака искрящейся в лучах фонаря, сахарной будто пыли. Милиционер опять громко чихнул.

– Ты рот и нос прикрой рукавом, – посоветовал бригадир и показал наглядно как. – Вообще-то здесь в респираторе надо ходить. Иначе силикоз лёгких гарантирован. Но ничего, мы ненадолго. Дыши пореже и через нос.