Аномальная зона

– Как минимум. Для заключённых и для вохры. Для зеков сюжетец примерно такой. Один осуждённый собирается в побег. А другой его отговаривает. Дескать, что ты на воле, дурак, делать будешь? Зима скоро, а план по заготовке дров бригадой ещё не выполнен. Ну, вы со своей фантазией, я думаю, развернёте, сценки пропишете. А конец должен быть такой. Того, что в побег пошёл, бдительный часовой подстрелил. Приносят его, раненного, в барак. А там все зеки поужинали уже, сидят у тёплой печки и песню поют. Ну, куплетики вы сообразите, а я мелодию подберу. Что-нибудь задушевное. И раненый перед смертью раскаивается, что побегушником стал.

– А вторая? – обречённо вздохнул писатель.

– А вторая для наших чекистов. Для воспитания стойкости боевого духа. Я уже даже название для пьесы придумал – «Бессменный часовой». Я об этой истории когда-то давно в журнале «На боевом посту» прочёл. Это ещё до революции на Западной Украине было. Взорвали, отступая, русские войска продовольственный склад, под землёй расположенный. А часового там забыли. Когда Красная армия в 1939 году в эти места вернулась, вспомнили и про склад. Откопали, а им с порога: «Стой, кто идёт?» Часовой тот двадцать пять лет на посту в подземелье, в полной темноте простоял. Консервами питался, подсолнечным маслом винтовку смазывал. Вот вам пример стойкости для чекиста!

– Да-а, – без энтузиазма протянул писатель. – Сроки только… поджимают.

– Эт точно, – согласился замполит. – До ноябрьских праздников полтора месяца. Да ещё на репетиции хотя бы месячишко надо… Короче, сроку тебе – по неделе на пьесу. Дашь текст мне, я почитаю, поправлю… с идеологической точки зрения. Договорились? Ну, твори, вдохновляйся!

И вышел.

Культяпый тут же свернул толстенную козью ножку, ловко выбил кресалом искру, запыхтел, окутав себя серым облаком дыма. А потом заметил язвительно:

– Вот как с вашим братом – интеллигентом творческим, надо. Поставил по стойке смирно, объявил социальный заказ на произведение той или иной тематики – и вперёд, изволь исполнять. И правильно. А то разбаловались, херню всякую сочиняете, на потребности народа не реагируете… Попробуй-ка теперь пьески не сочинить и в установленные сроки не уложиться!

– И что будет? – со страхом, понимая уже, каким окажется ответ, спросил Богомолов.

– В лучшем случае, если задание замполита не выполнишь, опять на глиняный карьер тачку толкать поёдешь. И будешь пырять там до старости…

– А в худшем? – побледнел писатель.

– А в худшем тебя в первый же день, как стукача кумовского, на объекте прихлопнут. Сунут башкой в формовочную машину, и кирпичей наштампуют. На косточках твоих да крови замешанных.

Иван Михайлович едва в обморок не упал.

– Не дрейфь! – подбодрил его, хлопнув дружески по плечу, Культяпый. – Это там, на воле, при капитализме вашем вы, литераторы, можете годами вдохновения ждать. А здесь сказано – сделано. Пойдём, я тебе стопку писчей бумаги дам да машинку печатную из сейфа достану. Садись за стол и стучи по двенадцать часов в сутки. И чтоб через две недели две пьески было, если жить хочешь!

Глава тринадцатая

1

Золотисто-зелёным платком окутала озябшую тайгу осень. Эдуард Аркадьевич упивался бездельем.

Дед поселил его при себе, во флигеле в глубине двора. Над тесовой крышей уютного, ладно срубленного из крепкой лиственницы домика нависали две могучие берёзы, переплетаясь в вышине жёлтыми кронами.

По вечерам становилось зябко уже, и Марципанов-младший полюбил топить печь. Молчаливый бесконвойник, облачённый, чтоб отличаться от прочих зеков, в синюю, вроде фабричной спецовки, униформу, приносил объёмистую охапку дров, разжигал огонь, и Эдуард Аркадьевич, не закрывая дверцы, подолгу сидел бездумно перед очагом на низкой табуреточке, изредка подбрасывая в пламя поленья и шевеля угли кочергой.

Всё произошедшее с ним в последнее время настолько походило на сон, что он решил целиком отдаться воле подхвативших и понёсших его в неизвестность событий, никак не стараясь предугадать и изменить своё будущее.

Днём он бродил по посёлку, вполне ухоженному, но всё равно будто осевшему, оплавившемуся от старости. Народа ему попадалось немного – служивые из вохры, затянутые в портупеи, их жёны, как правило, толстые и бесформенные, с глупо-заполошными лицами, старики, все как на подбор, отличавшиеся несмотря на очевидную дряхлость, пронзительным и колючим чекистским взглядом, от которого холодок по спине пробегал. Изредка мелькали спешащие по хозяйственным делам бесконвойники, вышедшие за какие-то особые заслуги перед администрацией из зоны на вечное поселение, – бывшие зеки, измождённые, старые, так и не ставшие на воле полноценными гражданами этой непризнанной таёжной республики и оттого пугливо снимавшие шапки и торопливо кланяющиеся каждому встречному.