Аномальная зона

– Э-э… в общих чертах.

– Так вот, сидел в нашем лагере один вредитель. Это ещё в прежние времена было, сразу после войны, мне отец рассказывал. Тот вредитель инженером был. И сконструировал, собака, установку для маскировки военных аэродромов с воздуха, чтоб, значит, противник наши самолёты на земле разглядеть сверху и разбомбить не мог. Путём проецирования в небо изображения окрестных пейзажей. Летит, к примеру, фашист, а под ним всё поля пустые или леса. А проплешинку, на которой аэродром, и не видит – её картинка окрестностей, развёрнутая над поверхностью земли, как на экране, скрывает. Причём изображение натуральное, э-э…

– Трёхмерное, – подсказал Эдуард Аркадьевич.

– Ну да. Короче, маскировка. Изобрести-то он изобрёл, да во время демонстрации установки комиссии из наркомата обороны что-то в ней не заладилось. Короче, впаяли ему срок, и сюда. А как пошла вся эта канитель с разоблачением культа личности, дедушка твой, полковник Марципанов, и смекнул, как то изобретение применить, чтобы лагерь наш от взглядов сверху прикрыть. С тех пор все, кто над нами летит, изображение таёжного ландшафта видят. А нас – хрен…

– И что с инженером тем гениальным стало? – полюбопытствовал бывший правозащитник.

– Помер здесь, в лагере, – ответил равнодушно режимник. – Но успел смену себе обучить. Сколько лет гудит прибор без сучка и задоринки… Да, ещё этот зек смог установку от комаров и гнуса изобрести. Она их ультразвуком отпугивает. Врубишь – и через пару часов ни одной козявки на несколько километров в округе. Иначе эти твари у нас бы здесь, на болотах, всю кровь выпили…

С Иванютой было приятно раздавить вечерком бутылочку-другую местной кедровки, или настоящей, доставленной тайными тропами с Большой земли, водки.

– Главное в нашем деле – надзор и контроль, – охотно поучал он Марципанова-младшего основам тюремного ремесла. – Зек, он ведь в отличие от охранника, не только в служебное время, а днём и ночью, двадцать четыре часа в сутки, о побеге из-под стражи думает. Поэтому и фантазии на это дело у нашего спецконтингента неистощимы. Уж чего я только за тридцать лет службы ни повидал! И подкопы, и тараны основных заграждений, и побеги глупые совсем, на рывок. На воздушном шаре улететь зеки пытались, на планере. На вертолёте из бензопилы сконструированном. Однажды катапульту на промзоне смастерили и запулили фраера через забор…

– И как? – весело поинтересовался Эдуард Аркадьевич.

– В сосну врезался, брюхо распорол о сучок. Так и висел, падла, на собственных кишках, пока его чекисты с веток не сняли.

– А удачные побеги были?

– Случались. Хоть и охраняем мы каторжан и на земле, и в небе, и под землей, а всё равно примерно раз в пять лет какой-нибудь жулик, а то и целая группа за периметр прорываются. Чаще всего – на производственных объектах. Там и надзор помягче, и охрана малочисленная, и заграждения похлипче. А на лесоповале так их и вовсе нет. Вот и бегут, суки, заломив рога. Но ни одна падла пока не ушла. Пару раз, бывало, что чуть ли не по месяцу побегушников по тайге отлавливали, но всех, в конце концов, доставали.

– И как за побег наказывают?

– Пулей, – усмехнулся подполковник. – Это старая лагерная традиция, и мы её свято чтим: тех, кто в побег ушёл, живыми не брать. Догнали, кончили на месте, труп в лагерь приволокли, и на три дня в зоне на всеобщее обозрение за ноги, башкой вниз, повесили. Дескать, гляди, братва, просекай, что тебя в случае побега из-под стражи ждёт. И знают ведь, суки, а всё равно нет-нет да и сорвётся кто-то. Тут, кстати, и охраннику несдобровать. За допущенное ротозейство, халатность он местами с зеком запросто поменяться может. Для вохры побег подконвойного – самый страшный служебный проступок.

– Неужто и своих сажаете? – удивился бывший правозащитник.

– А если он разгильдяй, раззява, жулика проспал, – какой он нам свой? Его место в лагере, в зечьем бараке, у самой параши.

Вспомнив рассказ Клямкина о сотруднике, поставлявшем в лагерь продовольствие и оборудование под видом снабжения геологических партий, и расстрелянного, как расхитителя социалистической собственности, Эдуард Аркадьевич заметил:

– Но у вас, Григорий Миронович, насколько мне известно, и герои есть. Из тех, кто на Большой земле, нелегально работает. И не дезертирует, даже при угрозе жизни лагерь не выдаёт!

Иванюта посмотрел на собеседника так, будто тот схохмил неудачно.

– Героизм… Это пусть Ку-клуц-клан о высокой пролетарской сознательности лапшу на уши вам развешивает. А я уверен, что любой поступок, в том числе и геройский, просто так не случается. К подвигу тоже принуждение требуется. Как в войну. Ты в окопе сидишь с гранатой, на тебя – танк. А сзади – пулемёты заградотряда. И что выгоднее бойцу – пасть смертью храбрых или, как трусу и паникёру, под пули своих угодить?

– Ну, бойцу-то, положим, всё равно, – заметил правозащитник. – Мёртвые сраму не имут…