Аномальная зона

– И ходют, и ходют по одному… У меня ноги чё, казённые, кажному бегать да открывать? Чай не мальчик…

– Ладно, не ворчи, дед Тарас, – добродушно и вроде с любовью даже успокоил его подполковник. – Не только ноги у нас – мы с тобой все, целиком, с головы до пят, люди казённые. До гробовой доски на боевом посту!

– Да в гробу я видел ваш пост! – распалился старик. Но Иванюта окоротил его уже строже:

– А ну кончай мне тут контрреволюционные настроения демонстрировать! Ишь, рассопливился, твою мать! Щас пожалею, на пенсию тебя отпущу… Не дождёшься!

– Да я чё! Я, товарищ подполковник, ни чё… Ноги, грю, болят. Ревматизм, язви его в душу, крутит…

Так, полушутливо бранясь, тюремщики вошли в БУР. Там их встретил начальник оперчасти майор Выводёров, несколько надзирателей помоложе деда Тараса, но тоже в преклонных годах.

– У нас тут лучшие, самые опытные чекисты службу несут, – пояснил Марципанову-младшему Иванюта. – Потому как пост этот особо ответственный, а заключённые, что здесь содержатся, – наиболее опасные. Склонные к неповиновению конвою. Я бы, будь моя воля, всех их кончил. Да дедушка твой не даёт. Развёл, понимаешь, либерализм. Поэтому и тянуть с отказчиками не будем. Приговорим да кокнем двоих, пока он не передумал.

Не зная, как реагировать на претензии, высказанные Иванютой в адрес деда, Эдуард Аркадьевич вначале пожал плечами, а потом кивнул – дескать, согласен, чего с ними, в самом деле, миндальничать.

В БУРе было два отделения – шизо и карцер. В штрафном изоляторе режим содержания был несколько мягче. Кормили там через день, заключённым разрешалось оставаться в тёплых фуфайках, а на ночь, с отбоя и до подъёма, откидывали от стен дощатые нары. В карцере еды вовсе не полагалось, даже в самое холодное время года верхней одежды зекам не выдавали, нар не было и спать приходилось на цементном полу. Понятно, что долго в таких условиях человек находиться не мог. А потому штрафным изолятором наказывали не более чем на месяц, максимальный срок пребывания в карцере определялся в десять дней. Впрочем, зимой, как узнал бывший правозащитник, раздетые зеки околевали в карцере уже в первые сутки.

– Наказание должно быть действенным! – объяснял ему Иванюта. – Если через голову не доходит, то через голод и холод обязательно дойдёт.

«Тройка» расположилась в небольшом кабинете рядом с дежуркой надзирателей БУРа.

– Ну что, майор, подобрал кандидатуры для трибунала? – поинтересовался подполковник у начальника оперчасти.

– Вот, Григорий Миронович, троих.

– Так нам шеф на два ВМН лимит определил.

– Ну да, два высшую меру наказания получат, а одного к шахте приговорим, – пояснил Выводёров.

– Согласен, – кивнул Иванюта и предложил: – Садитесь, товарищи. С кого начнём?

Оперативник взял верхнюю из трёх лежащих перед ним тощих картонных папок, бросил стоящим здесь же надзирателям:

– У-120 приведи!

Через пару минут, сопровождавшихся лязгом запоров и визгом окованных полосками стали дверей, вохровцы втолкнули в кабинет испуганного зека неопределенного возраста, нянчившего перед собой распухшую, замотанную грязной тряпкой руку.

– Вот, полюбуйтесь, – указал на него майор, – заключённый У-120, бригада номер четыре. Отказался выходить на работу по состоянию здоровья. Объяснил, что у него правая рука нарывает. При осмотре в санчасти врач установил членовредительство. Мастырка.

– Ну, что можешь сказать в своё оправдание? – грозно сдвинул брови на проштрафившегося Иванюта.

– Дык… гражданин начальник… Не мастырился я. Она, в натуре, сама распухла, рука-то…

– Это ты, я вижу, припух! – грохнул кулаком по столу подполковник. – Знаем, как такие, как ты, от работы косят. Зубной налёт, грязь, дерьмо какое-нибудь под кожу вколол и изображаешь тут хворого. За злостное уклонение от общественно полезного туда предлагаю приговорить заключённого У-120 к высшей мере наказания – расстрелу. Возражения есть? – обвёл он взглядом других членов «тройки».

Марципанов-младший, покосившись на членовредителя, отвернулся со вздохом.

– Возражений нет. Увести! – скомандовал Иванюта надзирателям. – Следующего давай!

Выводёров раскрыл очередное личное дело.

– Заключённый под номером Д-241!

Ввели длинного жилистого зека.

– А-а, Трефовый! – приветствовал его как старого знакомого подполковник. – Ты ж у нас вроде правильный арестант, из потомственных блатных. Как в отказчики от работы попал?

– Так я, Григорий Мироныч, от рождения ничего тяжелее весла, ложки то есть, в руках не держал. Мне ж, сами знаете, работать в падло, по понятиям не канает! – по-свойски, будто радуясь, что свиделся с замом, осклабился зек.

– Так и я про то! – веселился Иванюта. – Что, с нарядчиком не смог перетереть?

– Да не, – отмахнулся блатной. – Я, гражданин начальник, хуже попал. Короче, в карты мне фарт изменил. И я проигрался вчистую, как фраер. И теперь мне либо в петухи, либо под пулю. Другого выхода, в натуре, нет. Братва, раз не рассчитался по долгу, в разворованные перевела.

– И что, под расстрел пойдёшь? – сочувственно поинтересовался подполковник.

– А чё делать-то? Так уж масть легла…