Аномальная зона

– Молчать! Не разговаривать! Встать! Руки назад! Лицом к стене!

Марципанов поспешно подчинился, встал, как велели, упершись лбом в шершавую стену, испуганно подняв плечи: вдруг опять начнут бить по беззащитной, наболевшей спине?

Но его не тронули в этот раз.

– Приступить к раздаче пищи! – рявкнул военный.

Скосив глаза в сторону, Эдуард Аркадьевич увидел, как в камеру, толкая перед собой низкую тележку на колёсиках, вошёл пожилой мужик. Одет он был по-иному: в куртку и штаны, напоминающие пижаму в серую и чёрную вертикальную полоску, в такой же полосатой матерчатой кепке со сломанным ровно посередине козырьком. Слева на груди, на кармане куртки, у него был аккуратно пришит квадрат белой материи с буквой и цифрами.

«Заключённый!» – догадался правозащитник и сразу вспомнил, как зовут в зонах таких зеков из хозобслуги – баландёр!

Заключённый загремел посудой и черпаком, склоняясь над тележкой с солдатскими термосами. Через минуту он управился и поволок прочь из камеры свою дребезжащую повозку.

– Повернись! – скомандовал Марципанову надзиратель.

Эдуард Аркадьевич с готовностью обернулся. Держа руки за спиной, как велели, он вновь обратился было к военному:

– Товарищ… э-э… командир… Будьте любезны…

– Молчать! – гаркнул, багровея лицом, надзиратель. – Тамбовский волк тебе товарищ, морда шпионская! – И, взяв себя в руки, приказал уже спокойно: – Приступить к приёму пищи!

– Обуться можно? – с заискивающей улыбкой спросил Марципанов, неуютно чувствуя себя в носках.

– Валяй! – кивнул тюремщик.

Правозащитник проворно нырнул под кровать, извлёк ботинки – растерзанные, без шнурков, с разрезанной поперёк подошвой, из которой, он знал это давно, у арестантов выдергивали металлическую пластину-супинатор.

Понаблюдав минуту, как нерешительно, горбясь, пристраивается за столом заключённый под стражу, надзиратель вышел из камеры, заперев за собою дверь.

Эдуард Аркадьевич, плохо соображая, тупо обозрел скудно сервированный баландёром стол. В одной алюминиевой миске – какое-то мутное хлёбово. В другой комок склеенных зёрен вроде перловки – каша. Кусок чёрного хлеба. Глиняная кружка с тёмной жидкостью. Деревянная ложка с обгрызенными краями. Всё.

Есть не хотелось. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. Марципанов с отвращением помешал грубо выточенной из деревянной чурки ложкой содержимое миски. Напоминает клейстер, которым клеила обои в комнате когда-то давно бабушка. Каша, похоже, была тоже мало съедобна. С любопытством взял хлеб, понюхал. Пахнет кислыми дрожжами. Отщипнул кусочек. Липнет к пальцам, словно оконная замазка. Пожевал. На вкус примерно такой же. Глина в него подмешена, что ли? Или толчёная кора древесная? В любом случае употреблять в пищу это определённо нельзя…

Он отодвинул миски и в задумчивости подпёр подбородок обеими кулаками. Несмотря на очевидную реальность происходящего, казалось, что ему снится страшный и затянувшийся неимоверно сон.

Куда он попал? В сумасшедший дом, где власть захватили буйнопомешанные, одержимые бредовыми идеями сталинизма? А может быть, он на съёмочной площадке какого-то кинофильма из прошлой жизни? По произведениям Солженицына или Шаламова… Вполне вероятно. Сейчас это модная тема – репрессии, ГУЛАГ, невинные жертвы. Ну, конечно, кино! А снимающиеся в нём актёры так увлеклись, вжились в образ, что разыгрывают сцены со случайно попавшим сюда, ни о чём не подозревающим зрителем… «Или нет! – осенило вдруг Марципанова. – Это какая-то телепередача. Реалити-шоу, дурацкий розыгрыш. Над ним поиздеваются вволю, выставляя в нелепом свете, а в конце войдёт телеведущий и сообщит торжественно: улыбнитесь, вас снимают скрытой камерой!» Ну, конечно, как же он сразу не догадался, досадовал на себя Эдуард Аркадьевич, купился на такую примитивную шутку. Вроде говорящей головы на тарелке, которую подсовывают в подобных передачах посетителям ресторана. И всякий раз они визжат в ужасе вместо того, чтобы сообразить спокойно и трезво, что такого всерьёз просто не может быть. Кто подаст вам на блюде отрезанную человеческую голову в точке общепита? Как отчленённая голова может заговорить? Да никак, естественно, ни при каких обстоятельствах! Но мы всё равно иррационально пугаемся, вскрикиваем…

Точно так же и здесь, думал, испытывая огромное облегчение от своей догадки Марципанов. Какой может быть сталинский лагерь в двадцать первом веке? Это же очевидная чушь! Но он поверил, стушевался. Да и как не стушеваться, если перед тем шмякнулся из летящего вертолёта и, по всем прикидкам, должен был расшибиться в лепёшку! Тут не то что в действующий ГУЛАГ – в чёрта поверишь!

«Где, кстати, может быть эта скрытая камера?» – озаботился Эдуард Аркадьевич. – И сам же ответил: да где угодно. При нынешних технологиях объектив размером с горошину не различишь ни в складках цемента под потолком, ни за решёткой окна, ни в нише с электрической лампочкой…