Аномальная зона

Осознав, что сейчас на него, возможно, смотрят миллионы любопытных глаз телезрителей, Марципанов приосанился, выпрямился за столом, принял независимую позу, насколько это возможно, и даже принялся с кривой ухмылкой барабанить кончиками пальцев по доскам столешницы – я в норме, не сломлен, мол!

В принципе, конечно, здорово придумали эти гады-телевизионщики. В другой ситуации и сам Эдуард Аркадьевич вволю похохотал бы над ошалевшим от неожиданности современником, попавшим в лагерный ад. Правда, розыгрыш относится к разряду жестоких, на грани фола. А если вспомнить удары по лицу, наручники, то, пожалуй, устроителей шоу и засудить можно будет. Стребовав приличную сумму за моральный и физический ущерб. Тем более что в свидетелях недостатка не будет. Речь вести надо, пожалуй, о миллионе долларов. Или евро… Ладно, об этом потом подумаем. А сейчас подыграем пока. Ведь в наше время любая известность, даже скандальная, дорогого стоит. Слава богу, не при сталинизме живём…

В этот момент как раз кстати скрежетнул замок на двери.

Эдуард Аркадьевич физически ощутил, как впился в него, наверняка взяв крупным планом, объектив скрытой камеры. А потому он повернулся лицом к вошедшим, закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди, откинулся гордо и, независимо подрагивая носком ботинка, скривил губы в многообещающей злорадной усмешке.

Давешний молодой надзиратель, перешагнув порог, посмотрел на арестанта, на миски с нетронутой баландой и кашей, нахмурился, спросил официальным тоном:

– Та-ак, гражданин заключенный… Почему не приступаем к приёму пищи?

Марципанов представил, как задохнулись сейчас от волнения, взирая на эту сцену, телезрители, заявил с пафосом:

– Я отказываюсь употреблять то дерьмо, которое вы называете пищей!

И величественным жестом смахнул рукой миски со стола на пол.

Он ликовал в душе, понимая, что выглядит сейчас со стороны эффектно – гордым, независимым, неустрашимым…

Надзиратель угрюмо посмотрел на сброшенную посуду, на лужицу баланды, растёкшуюся по полу, и покачал головой:

– Ну-ну… В бараке бы тебя за это придушили… Ну ничо-о… Через пару недель чужую блевотину языком с пола будешь готов слизать, лишь бы с голоду не подохнуть.

– Я… я объявляю голодовку! – вскинулся правозащитник. – Пока мне не пригласят адвоката и не предъявят обвинения!

Надзиратель, с трудом сдерживаясь, предупредил официальным тоном:

– Голодовка является злостным нарушением режима содержания. И наказывается водворением в карцер… Впрочем, – он пристально всмотрелся в Марципанова, – в отношении подследственных, пытающихся путём голодовки уклониться от дачи показаний, может быть применено принудительное кормление! – и вышел.

Эдуард Аркадьевич самодовольно приготовился к тому, что именно сейчас, судя по всему, и наступит кульминация шоу. В эту бутафорскую кутузку войдут наконец его устроители и на их предложение улыбнуться в скрытую камеру, он не будет прыгать от счастья, рыдать от радости и с облегчением хвататься за сердце, а поведёт себя сдержанно, с достоинством, усмехнётся снисходительно на нелепый розыгрыш – дескать, кого напугать вздумали… Ну, право, как дети малые!

Дверь с визгом и скрежетом распахнулась. Но покаянных телевизионщиков за ней не оказалось. В камеру вошли всё те же, уже знакомые ему, садисты-маньяки – Акимыч и Трофимыч, а с ними молодой надзиратель. Стариканы на этот раз почему-то были облачены в белые медицинские халаты, завязанные тесёмками на спине. За ними маячил, топчась, баландёр с цинковым ведром в руках и какими-то гибкими шлангами.

Затянутый в портупею молодой охранник шагнул вперёд.

– Встать! Руки за спину! Отойти к стене! – рявкнул он, рдея щеками, на Марципанова.

Кошмар продолжался. У Акимыча и Трофимыча были постные официальные лица. Зек с ведром лыбился, обнажая огромные жёлто-чёрные зубы, и украдкой, из-за спин надзирателей, демонстрировал правозащитнику ведро и свёрнутые в кольцо трубки.

– Гражданин арестованный, – звенящим от торжественности голосом провозгласил молодой тюремщик, – в соответствии с инструкцией сорок шесть дробь пятнадцать от восьмого февраля пятьдесят первого года к вам будет применена процедура принудительного кормления.

– Я… я протестую! – с негодованием отшатнулся Эдуард Аркадьевич.

– Пр-риступить! – скомандовал надзиратель.

Акимыч и Трофимыч решительно шагнули к правозащитнику. Один ловко, без размаха, ткнул его в солнечное сплетение, второй, когда Марципанов согнулся, по-рыбьи открытым ртом хватая воздух, сноровисто завёл ему руки за спину и защёлкнул на запястьях стальные браслеты. Крепко придерживая Эдуарда Аркадьевича за плечи с двух сторон, стариканы посадили его на табурет спиной к столу. Не перестававший улыбаться баландёр услужливо подал шланг.

Кто-то больно схватил за волосы правозащитника, оттянул его голову назад.

– А-а-а… – завопил было Марципанов, но в этот момент ему в рот вставили какую-то металлическую штуковину. «Кр-р-ак!» – щёлкнула она, и Эдуард Аркадьевич застыл с распахнутыми челюстями.