Аномальная зона

Он положил перед Фроловым несколько страниц, вырванных из книги. Сам оторвал узкую полоску, сыпанул из стоящей на столе пачки щепоть махры, скрутил, послюнявив, цигарку, предложил:

– Закуривай, пацаны!

Милиционер, соорудив неловкими пальцами самокрутку, прибрал заботливо оставшуюся махорку и бумагу в карман, ткнулся к дневальному:

– Огоньку не найдётся?

– С огоньком у нас здесь напряжёнка, – объяснил словоохотливо шнырь. – В бригаде «катюшами» пользуются. Трут, кресало… Спички у нас в большом дефиците.

– Кин-дза-дза какая-то! – опять изумился Богомолов.

– Но у меня есть! – торжествуя, дневальный извлек из-за пазухи зажигалку. – Во! Бензиновая! – похвастался он. – Категорически запрещено иметь такие заключённым. А мне – можно!

Несколько раз крутанув колёсико, он высек-таки жёлто-красный вонючий огонёк и дал прикурить Фролову.

Капитан, попыхтев махоркой, закатил блаженно глаза:

– Неделю не курил… В голову шибануло, будто водки стакан тяпнул.

– Да бросьте вы о ерунде всякой болтать! – взорвался Студейкин и обратился к шнырю. – Ты объясни наконец, куда мы попали и за что нас тут держат? Кто дал вам право хватать и сажать за решётку ни в чём не повинных людей?!

– Протри шнифты и вокруг оглядись, – посоветовал ему тот. – Попал ты в лагерь. А если не понял ещё – подойди к запретке. И сразу схлопочешь пулю от часового. Вохра здесь особая, стреляет без промаха. Они ж потомственные тюремщики! Сызмальства и до старости на вышках стоят. Мимо них муха незамеченной не пролетит!

– Стоп, земляк! – прервал его Фролов. – Давай-ка всё по порядку. А то я не врубаюсь пока. Так, говоришь, это место, куда мы попали, называется лагерем?

– Да не называется, – поморщился дневальный, – это лагерь и есть. С тех ещё времён остался. Я, дело прошлое, когда сюда восемнадцать лет назад попал, застал зеков, которые ещё в тридцать седьмом сели! Так и мотали здесь срок до самой смерти.

– Не может быть! – возмутился Студейкин. – Уж сколько амнистий прошло! Сталинские репрессии давно осуждены. Всех пострадавших от них реабилитировали. Им государство, как невиновным, даже пенсии выплачивает…

– То у вас, на Большой земле, – заметил шнырь. – Тут, братан, ваши понятия и законы не действуют. Тут Сталин – бог и главный хозяин. Не вздумай при вохре вякнуть что-нибудь против вождя – сразу пристрелят. За контрреволюционную агитацию!

– Ясно в общих чертах, – боясь, что времени на откровенную беседу с разговорчивым зеком остается немного, поторопил его Фролов. – Давай с другого бока зайдем. Я понял, ты здесь уже восемнадцать лет срок мотаешь? За что же тебя осудили? Ты ведь не старый ещё… Небось по малолетке попал?

– В шестнадцать лет. Получил четвертак – как диверсант и вредитель. Короче – шпион.

– А ты и впрямь шпион? – изумился Студейкин.

– Ага. Вроде тебя, – весело кивнул зек. – Я в топографическом техникуме учился. После второго курса нас на практику послали. Съёмку местности проводить, геодезические знаки в тайге расставлять. Я-то на подхвате был. Со мною два старших мужика – топографы. Один вообще с высшим образованием. Ну и забрели в Гиблую падь. Здесь нас чекисты и повязали.

– Чекисты? – удивился писатель.

– Так мы вохру зовём. У них секреты на дальних подступах к лагерю расставлены. Короче, сцапали нас, в зону приволокли и давай крутить: зачем шли, к кому, какое задание? Мы, в натуре, хренеем от этой ботвы, не поймём ничего. А они нам – карты наши топографические, приборы геодезические. Опять же ружьё у нас было – как же в тайге без него? Ну и с учётом этих неопровержимых доказательств приговорили нас к двадцати пяти годам лишения свободы каждого. С тех пор и парюсь здесь. Один мужик, что со мною был, умер уже, другой хорошо устроился – бугром стал.

– То есть, вы хотите сказать, что вас держат здесь без суда и следствия столько лет? – с негодованием воскликнул Студейкин.

– Почему же без суда? – дневальный, поплевав на огонёк цигарки, сунул окурок за ухо. – Суд был. Приговор особой тройки окончательный и обжалованию не подлежит. Да и кому здесь пожалуешься? С волей связи нет. Переписка запрещена. Ни радио, ни телевидения, ни газет… Хотя, с другой стороны, жить можно. Вот в шахте, на лесоповале – там каторга. А здесь, в дневальных, – ништяк. Лишь бы порядок в бараке был. Отсижу свой четвертак – на бесконвойку в посёлок выйду. А там жениться можно, детей завести. Чем не жизнь?

– Это за какие же особые заслуги тебя на такую хлебную должность определили? – прищурился Фролов. – Небось кумовьям в оперчасть стучишь?