Аномальная зона

– Зато семье его – не всё равно, – жёстко возразил Иванюта. – Погиб отец, сын или муж как герой или как предатель? И у нас так. Посылаем мы, например, на Большую землю агента. И он знает: если изменит нам, сбежит, местонахождение лагеря выдаст – его родне, что здесь остаётся, крышка. Всех, включая детей или внуков, – в расход.

– Строго, – поёжился Марципанов-младший.

– Суровая необходимость, – возразил подполковник. – Иначе мы бы столько лет во вражеском окружении не продержались.

Эдуард Аркадьевич задумался, закурил кислый «Казбек», а потом, невзначай будто, поинтересовался:

– А меня, к примеру, вы могли бы во вражеский тыл откомандировать? У меня на Большой земле обширные связи, положение вполне легальное. Я способен принести большую пользу для лагеря!

– Да без вопросов, – хохотнул Иванюта, дружески обнимая его за плечо. – Вот женим тебя, капитан, на Октябрине. Чем плоха девка? Огонь! И комсомолка активная. Потом детишки у вас пойдут – один, другой… Как третьего родишь, так и отправим. А то ведь там, на Большой земле, соблазнов много. И ежели чего не так пойдёт… Ну, ты меня понимаешь… Не полковника же Марципанова мне в заложниках здесь иметь! Как его, блин, в случае чего в расход пускать? Он же у нас живой основоположник и памятник!

Эдуард Аркадьевич тоже рассмеялся – деланно, по-собачьи как-то. А про себя с горечью сообразил, что вырваться ему из лагеря будет, пожалуй, намного труднее, чем представлялось до разговора с главным режимником.

8

Старый, замшелый от древности, полковник особо не досаждал своим вниманием. Жил дед в роскошном по здешним меркам двухэтажном тереме, увитом затейливой резьбой. На высоком крыльце под узорчатым козырьком днём и ночью топтался часовой с автоматом ППШ на груди, из слухового окна чердака торчал, словно смертоносное жало, ствол пулемёта «Максим» со снаряжённой лентой и недремлющим расчётом, а на дощатой мостовой перед домом стоял, замерев, готовый в любую секунду взреветь мотором, сияющий хромированными бамперами трофейный «опель».

Обычно именно на нём, откинувшись на подушках заднего сиденья, подкатывал Хозяин каждое утро к штабу на час-другой, ковылял, бережно поддерживаемый под руку адъютантом Подкидышевым, в свой кабинет мимо застывших по стойке смирно в коридоре сотрудников. При этом, несмотря на очевидную дряхлость, дед в парадном кителе с золотыми полковничьими погонами и медалями на груди, в сияющих сапогах, умудрялся выглядеть настолько царственно-величаво, что даже Марципанов-внук тянулся перед ним в струнку, держа подрагивающую от напряжения ладонь у лакового козырька фуражки.

На этот раз дед вызвал его в свою домашнюю резиденцию. Не без волнения миновав часового на парадном крыльце, Эдуард Аркадьевич перешагнул порог дома, где его встретил личный телохранитель Хозяина – кряжистый, темнолицый, будто из целого ствола морёного дуба топором вытесанный, седой, вечно хмурый и неразговорчивый лейтенант Подкидышев. Он кивнул нелюдимо гостю и повёл его через просторный холл к лестнице, ведущей на второй этаж.

Эдуард Аркадьевич шагал следом, озираясь украдкой по сторонам и зная теперь наверняка, что всё вокруг него – всерьёз, настоящее, не мог всё-таки избавиться от мысли, будто принимает участие в театральной пьесе из прошлой, известной ему лишь по книгам да кинофильмам, жизни.

Словно подобранные режиссёром, придерживающимся реалистических традиций в искусстве, декорации, воспринимались огромные картины в золочёных багетах, которыми были увешаны стены. На полотнах – изображения Сталина в мундире генералиссимуса, Будённого, Ворошилова, Берии, ещё каких-то партийных и военных деятелей той пор – все как на подбор усатые, в кителях и застёгнутых наглухо под горлом френчах, с орденами и звёздами Героев на груди.

Из неосязаемых почти, ранних самых воспоминаний детства всплывали перед взором Эдуарда Аркадьевича узнаваемые зыбко, как дежавю, предметы сметённого временем быта – шаткие, из бамбуковых веточек собранные, этажерки, раскрытые книгой с зеркальными обложками трельяжи и высоченные, как надгробные памятники, трюмо, слоноподобные шифоньеры и комоды, похожие на кремлёвские башни буфеты с гранёными рюмками и советским фарфором за стеклянными дверцами, просторные и вместительные, будто лимузин, чёрной кожи диваны, патефоны с разинутыми пастями крышек и плоскими языками пластинки, круглые картонные радиорепродукторы, тонкие и длинные, напоминающие бедренную кость динозавра, вазы с торчащими из узкого горлышка пыльными, пахнущими кладбищенским тленом, бумажными розами, и ещё множество вещей из другой эпохи, ни названия, ни предназначения которых бывший правозащитник не знал.

Адъютант проводил Марципанова-младшего в просторную спальную, а сам остался за дверью.

– А-а… Это ты, Эдуард? – услышал он слабый голос.

Дед возлежал на широкой деревянной кровати под тюлевым… балдахином, что ли?.. опершись спиной на взбитые пышно подушки и укрытый по грудь толстым стёганым одеялом. Выпростав из-под него сухую руку с тонкими, как восковые свечи, пальцами, он указал на стульчик у изголовья ложа.