Аноним

— Это правило едино для всех заключённых, — отмахнулась она. — Но как ты попал сюда? Ко мне никого не пускают, совершенно никого!

— Это не важно, Ваше Величество, — грустно улыбнувшись, Джерард встал, чтобы приблизиться к ней и снова преданно опуститься на колени, а затем и вовсе позволить себе вольность: опустить свою голову, удобно укладываясь щекой на грубую ткань юбок королевы.

Не прошло и нескольких мгновений, как он почувствовал тонкие пальцы, робко забравшиеся в его волосы.

— Джерард, милый мой Джерард… Верный мой пёс, — шептала королева, роняя на его щёку редкие солёные капли. — Видишь, как всё обернулось. Хотя, в этом нет ничего удивительного. Они считают, что чтобы умертвить змею, надобно отсечь ей голову. Только забывают о том, что если посмотреть с другой стороны, выходит, что оставляют змею без хвоста… Моя казнь назначена на двадцать седьмое июня. Пожалуйста, умоляю, не приходи на неё. Моё сердце не выдержит.

Джерард вздрогнул от этих слов и до боли прикусил свою щеку.

— О чём вы говорите, Ваше Величество? Какая казнь, если не было даже публичного суда и слушаний? В чём вас обвиняют?

— Ох, милый мой Джерард, — тяжело вздохнула королева, стирая с щёк дорожки слёз. — Обвинение у всех — одно. Я виновна в несостоятельности французской монархии как государственном аппарате и растрате казны. Время для судебных слушаний тоже назначено, но меня предупредили заранее — это лишь дань формальностям. Независимо от их исхода меня ждёт казнь. И это ничто не изменит. Во Франции больше нет королевского престола, это лишь вопрос времени. Наверное, мы с Иосэфом оба это заслужили. Ведь ничего не происходит просто так?

— Прошу вас, — сдавленно прошептал Джерард, стараясь справиться с душащим его осознанием, — не говорите больше ничего. Прошу вас…

Они провели в молчании несколько мгновений, после чего он вдруг заговорил:

— Я любил вас, Мариэтта. Всегда любил. В начале — пылко и страстно, со всей своей юношеской глупостью. Затем, когда повзрослел и поумнел, любил тихо и чутко, не забывая ни на миг то, что вы для меня сделали. Вы сделали для меня столько, что я могу смело сказать — я обязан вам жизнью…

— Не надо, Джерард, прошу тебя, — всхлипнула Мариэтта, не переставая гладить его тёмные, перевязанные чёрной атласной ленточкой, волосы. — Мне не нужна подобная жертва. Просто живи — и это будет для меня высшая твоя благодарность…

— Спасибо вам за всё, спасибо и простите, потому что теперь моё сердце болит о другом человеке. Я думал, что буду любить вас со всей трепетностью всю свою жизнь, и, возможно, я люблю вас до сих пор, но уже совсем не так. Это звучит странно, но… Я верен вам, как и в самом начале. Я позаботился о вашей дочери, и ей ничего не угрожает в далёкой и спокойной Англии. Я буду постоянно следить за тем, как идут у неё дела, и подберу лучшую кандидатуру для её замужества, когда придёт время…

— Не надо лучшей, — печально прервала его Мариэтта. — Просто… пусть она будет с ним счастлива, Джерард.

— Хорошо, — тут же согласился Мадьяро. Он бы не посмел спорить с волей своей королевы.

В дверь настойчиво постучали — время вышло. И Джерард, и Мариэтта вздрогнули от резкого, такого чужеродного в их идиллии звука.

— Вот письмо от Луизы, — Джерард суетливо достал из внутреннего кармана свёрнутый лист бумаги, который королева, с нежностью поцеловав, тут же спрятала в лифе своего тюремного платья.

— Спасибо, мой верный пёс, — королева заставила Джерарда поднять голову и нежно запечатлела поцелуй своих сухих, потрескавшихся губ на его губах. Это был первый и последний раз, когда Мариэтта целовала его так, и Джерард прикрыл глаза, стараясь запомнить этот миг навсегда. — Я надеюсь, ты сохранил конверт, который я просила открыть, если настанут самые чёрные времена? Милый мой Джерард, они настали, поверь мне, — она грустно улыбнулась, проведя по его губам большим пальцем своей непривычно тонкой руки. — А теперь иди, прошу тебя.

Джерард встал, чувствуя себя, словно во сне. Дверь перед ним открылась, и взволнованный Фрэнк схватил его за руку, утягивая в тюремный коридор. Но Джерард, не видя ничего толком из-за тумана слёз, продолжал шептать одними губами: «Двадцать седьмое июня… Я буду с вами, моя королева. Ничего не бойтесь, я приду и буду с вами, пусть вы и не увидите меня в толпе. Я буду с вами — чтобы поддержать ваше последнее земное шествие».

Глава 33

Горести и потери

На площади Людовика Пятнадцатого, которую совсем недавно переименовали в Площадь Революции, бушевала толпа. Её не смущало ни промозглое раннее утро, ни жуткая давка, ни грозные гвардейцы, теснящие простой люд и лишь усиливающие общую нервозность. Мосты, парки, скверы, все улицы, начиная от здания Суда до площади, были единой живой рекой из людей и солдат в красивых ярких мундирах.