Аноним

– Ладно уж, помогу ей… Ежели выварить катушку в соленой воде, она прибавляет в весе. На сколько? – спросил он опять Бабкову. – Она забыла. На сто двадцать граммов. Значит, сто двадцать граммов ниток украдено. Это с одной катушки… А с десяти катушек уже кило двести. Это у них называется – процент отхода на угар.

– А вот другой акт, – он положил вторую бумагу на стол. – Полюбопытствуйте! Этот акт составлен месяц назад. Значит, мной – председателем ревкомиссии и двумя членами. На кого? – он посмотрел опять на Бабкову. – Хе-хе-хе! На Пелагею Мокееву. Влажность шпулей, которые приносила из дому, какая? Повышенная. Вот за что ее понизили. Как видите, у нас все на учете.

Матрена Бабкова вдруг стала всхлипывать и закрылась углом шали:

– Я тридцать пять лет отработала… А? И выгнать в шею! За что? За что?!

– За воровство, товарищ Бабкова.

– Собаки вы, собаки и есть…

– А вот за это вас надо еще и к ответственности привлечь.

– Валяйте. Мне все одно, – она тяжело пошла на выход, придерживаясь за стенку.

– Но пенсии нельзя же ее лишать, – сказал я директору.

– А мы ее и не лишали, – ответил он. – У нее стажа профсоюзного недостает. Она же в колхозе работала. Фабрика-то раньше артелью называлась.

– А колхозную пенсию почему ей не платят?

– Опять же не положено. Когда колхозные пенсии начислялись по закону, она уже в колхозе не состояла. Сама ушла.

– Куда?

– На фабрику.

– Эх вы, прохвосты! – сказала от порога Бабкова и вышла.

– Вот видите, ни за что оскорбляют! Сколько мы этих оскорблений терпим! А за что, спрашивается? – Васютин горестно вздохнул и участливо спросил меня: – Вам теперь все понятно, товарищ корреспондент?

– Понятно…

Я вынул из кармана анонимное письмо, порвал его, бросил в урну и вышел. Перед конторой было пусто, на улице ни души. Я спрыгнул с крыльца и услышал за спиной:

– А членские взносы все ж таки вовремя платить надо. А то мало ли какие недоразумения могут случиться. Это я вам по-дружески. Не обижайтесь.

1964