Антарктическая одиссея: Северная партия экспедиции Р. Скотта

Остальную часть пути я проделал более успешно, так как понял, что в такую бурю передвигаться можно, только всей тяжестью повисая на леере, а главное — повернувшись лицом к ветру, тогда он шаг за шагом относит тебя к цели, ты же в промежутках между его порывами делаешь глубокий вдох, а затем стараешься задержать дыхание, чтобы он не продул твои легкие насквозь. Достигнув будки, я и вовсе возгордился, убедившись, что всю дорогу судорожно сжимал в руке блокнот и карандаш, так что мне теперь не надо возвращаться и начинать путешествие сызнова. Обратный путь дался мне трудно, но обошелся без особых происшествий — все, что могло быть сдвинуто с места, давно уже было унесено в море, и я благодаря этому избежал главной опасности, которая угрожает наблюдателю в начале бури. Счастье наше, что этому необычайно сильному бурану предшествовало несколько штормов послабее и покороче: наученные горьким опытом, мы на сей раз не лишились ничего более или менее нужного. Осмотр окрестностей после утреннего выхода к экрану показал, что наши потери ограничиваются наполовину обработанной тюленьей шкурой, которую отнесло на несколько ярдов за хижину, частью тамбура и меховой варежкой, оторвавшейся от тесемки, когда я упал.

Утром седьмого мая ветер на несколько часов немного стих, и я, следя за его порывами и пригибаясь под ними, сумел сойти к подошве припая. Оттуда открывался прекрасный обзор в сторону юга, и мне сразу бросилось в глаза, что буран повернул часы на двадцать дней назад. Запись в моем дневнике о состоянии моря 19 апреля как нельзя лучше подходила к нему сейчас. Нигде ни льдинки, весь залив — в хаотическом нагромождении белопенных волн, которые словно догоняют и никак не догонят острые жала брызг, срывающихся с их гребешков.

Назавтра буря скорее усилилась, но снегопад полностью прекратился, и мы, хотя и с большим трудом, выходили из дому. Был мой банный день, я же и так не мылся на той неделе, а потому отважился отправиться с ведром на мыс Спит за льдом. Но игра не стоила свеч. Я это понял задолго до того, как мне удалось благополучно доставить в хижину ведро с теми жалкими остатками льда, что не успел отнять у меня ветер. Будь ведро для нас меньшей ценностью, будь их у нас побольше, не миновать бы ему плыть на север и в конце концов успокоиться на дне морском.

Бритье с удобствами

Мыс Адэр и хижина Северной партии

В такую погоду трудно решить, что опаснее — порывы ветра или неожиданное затишье. Вот ты всеми силами напрягаешься, чтобы выстоять против ветра, — и вдруг он прекращается; удержаться на ногах невозможно. Но и внезапный порыв швыряет тебя оземь с такой силой, что только кости трещат. Каждые два часа мы обогащались новыми синяками и шишками. Высовываешься из тамбура, ветер тебя подхватывает и несет к метеорологической будке если не вполне со скоростью метеора, то уж во всяком случае намного быстрее, чем нужно для твоего удовольствия.

И все же мы свыклись с ветром и почти не обращали внимания на завывания в вентиляторе. Большую часть времени приходилось, конечно, проводить в стенах дома, но каждому было чем занять себя. Левик, весь в муках творчества, рожал эпическую поэму в стиле легенд, Кемпбелл заканчивал карту побережья, Абботт и Браунинг смастерили нечто вроде затычки для вентилятора на время метелей, Дикасон по обыкновению стряпал и пек хлеб (никакая погода не могла поколебать наши аппетиты). Я же — последний по счету, но не по важности (с моей точки зрения, во всяком случае), — руководствуясь антарктическим эквивалентом принципа «коси, коса, пока роса», приводил в порядок записи в журнале.

Девятого буря не ослабевала, она уже надоела нам дальше некуда, и записи за этот период в метеорологическом журнале отражают отчаяние наблюдателей. В графе «Замечания» то и дело появляются прилагательные, казавшиеся единственно уместными в той обстановке. К ней вполне применимо Дантово описание ада, надо только слово «души» заменить на «метеорологи»:

И словно воет глубина морская,
Когда двух вихрей злобствует вражда.
То адский ветер, отдыха не зная,
Мчит сонмы душ среди окрестной мглы
И мучит их, крутя и истязая.

Вечером ветер достиг своего апогея и, хотя продолжался до тринадцатого, потом уже не проявлял такого неистовства. Но, теряя постепенно силу, он изменил направление, подступился к нам с юга, и теперь брызги прибоя, не ограничиваясь более кромкой берега, осыпали его целиком. Вскоре появились гирлянды заледеневшей водяной пыли, имевшие близ моря два-три фута [61–92 см] в длину. Местами она проникала в глубь суши на сто и более ярдов [92 и более метров], мы, например, если выходили на наветренную сторону хижины, непременно попадали под ледяной душ. Замерзшие брызги остались воспоминанием о буре даже на скалах, и потому во всех выемках и сугробах на берегу снег приобрел солоноватый вкус.