Корней Иванович знал Исайю Берлина на самом деле гораздо лучше Ахматовой — он его действительно знал. Но Анной Ахматовой пущена сплетня — как от нее отмыться?
И хочется перефразировать саму Ахматову: «Какой он ей мужчина?» Он ей — профессор Исайя Берлин, сэр. Он ей — никто, она ему — тем более.
СРАМ № 2
«Приходилось видеть, как женщина преследует мужчину… — пауза, а затем очень убежденно и раздельно: — Из этого никогда ничего, кроме сраму, не получалось».
Это в огород Марины Цветаевой, в 1941 году увлекшейся — или восхитившейся — Н. Н. Вильям-Вильмонтом. «Она писала ему длинные любовно-философские письма, которые он…» Это «плохо» говорит не столько о ней, как о нем. Ну и совсем плохо — об Ахматовой. Цветаева, может, и писала что-то «любовно-философское», но это не она — молчала в трубку, была суперхолодна с женой, воображала, что он говорит кому-то пронзительно-пошлые слова: «Я могу жениться на женщине, если мне больно от ее лица», упоминала «венчальные свечи» пр. Срам — это вот он.
Это был визит еще одного человека из того самого «зазеркалья». Этим человеком, ставшим для нее в силу обстоятельств более чем частным посетителем, был Исайя Берлин.
Он стал для нее более чем частным посетителем не в силу обстоятельств, а в силу воображения и безнаказанности. Свободы слова для защиты репутаций не было, а мифологенный потенциал у нее был несравненно большим, чем у безвинного партнера по любовной схватке. Он был не более страстным Дон Кихотом любовных баталий, чем летящий по своим самым мелким семейным делам обыватель — пассажир захваченного террористами самолета. Это она — пассионарий страстей ценою в жизнь (чужую), это она мстит за поруганную любовь и недавшуюся семью, все как с террористами: у них своя правда, и боль, и резоны — да только вот обывателю-то какое дело? Свое кафкианство он хочет изжить в другом жанре. Не в надрывной мелодраме. Он даже не благодарит за честь.