К этому она относилась вполне серьезно и вводила в головы.
«Ей я не решилась прочесть. А теперь жалею. Она столько стихов посвятила мне».
Невидимка, двойник, пересмешник…
Ничем не оправданное (в честь чего бы это, действительно, писать посвящение Цветаевой по-мандельштамовски?) заимствование — копирование — несанкционированное использование — мандельштамовского приема, кроме очередного свидетельства творческой беспомощности Ахматовой — именно этой неряшливостью (не потрудилась даже следы воровства замести), наводит еще на одну мысль. О заказном характере этого стихотворения. Ахматова всем поэтам, которые входили в силу (Маяковского назначил Сталин, Пастернака — Бухарин) писала по стиху — и отметиться, что полностью поддерживает директивы, и место рядом с великими на равных застолбить.
А вот — Пастернак о моде на Цветаеву.
Последний год я перестал интересоваться ей. Она была на очень высоком счету в интеллигентном обществе и среди понимающих, входила в моду… Так как стало очень лестно числиться ее лучшим другом, я отошел от нее и не навязывался ей…
Дочь Цветаевой выжила одна из семьи и слишком буквально несла память о Марининой влюбленности.
Ариадна Сергеевна пишет, что книжка Ахматовой — это, конечно, всего лишь обломки, «но ведь и Венеру Милосскую мы знаем без рук».
Ахматова прокляла их до седьмого колена, по женской линии только, правда, Мур сначала расслабился, как мальчик — в том смысле, что он действительно был еще мальчиком, а потом ему пришлось все зло мира принять на себя, как мужчине. В том числе зло по имени Анна Ахматова.
«Мы похожи?» — «Нет, NN, совсем не похожи, даже не противоположны» (Это об М. Цветаевой.)
Анна Андреевна <…> прочитала пять стихотворений памяти Марины Цветаевой. Автор — Арсений Тарковский. <…> Заспорили мы о втором четверостишии. <…>.
«Стирка не распятье, — сказала Анна Андреевна. — Все женщины стирают». Это очень несправедливо. Ну, быть может, назвать стирку распятием это слишком <…>. Но, во-первых, отнюдь не все женщины стирают большую стирку. А во-вторых, даже если почти все стирают, то некоторых, например, Цветаеву — безусловно следовало бы освободить.
А не только Ахматову.
Цветаева под конец жизни тоже пересмотрела свое сверхвосторженное поклонение Ахматовой. И если откинуть истерику и экзальтированную преувеличенность Марины Ивановны, то кажется, что и как поэт и как прозаик она значительнее Ахматовой и, конечно, дерзновеннее.
Ирина Грэм — Михаилу Кралину.
А.К. У Анны Андреевны были четки такие огромные, такие крупные. (Это хорошо — отчетливо — говорит о ее религиозности.)
И она как-то говорит: «А эти четки мне подарила Марина Цветаева». (Имитируя манеру А.А., А.К. произносит эту фразу скороговоркой, чуть пренебрежительно.)А это уже — о ее отношении к Цветаевой.
Марина подарила мне:
1. Свою детскую шкатулочку (я отдала Берггольц).
2. Брошку (см. ее фотографию), кот<орую> я разбила о пол Мар<иинского> театра.