Анти-Ахматова

Более точный перевод demod'e — не «старомодная», а — «вышедшая из моды» — такой ей запомнилась стоящая на пороге смерти «сестра».

Ахматова же, напротив, вновь входила в моду. Сейчас настанет война, и к Ахматовой придет ее вторая слава.

Погибнут Цветаева и ее сын Мур. За год до гибели в Ташкенте судьба сведет его с Ахматовой. О замученном мальчике, сыне убитых родителей — в следующей главе, а о пьяной бабе, валяющейся на кровати в чужих нарядах и «пользующейся» своей славой, вы уже прочитали в главе «Я была с моим народом».

ПРОСТО ВОЗЬМИТЕ ЕГО В СЫНОВЬЯ

Я люблю Бродского и верю, что, кроме профессионального цинизма, приветствующего капитализацию брэнда (речь о марке «Анна Ахматова») любой ценой, у него было признание СЛОВА главным в этой жизни. Для поэта: какое сказал слово — так и жил. Тогда простим Анне Ахматовой то, что она ненавидела брата и предала сестру — простим ради величия ее строк?

Но кажется, и величия ахматовских строк Бродский не признавал.

Что же остается?

В общем, глава о Муре, сыне Цветаевой, об участии в его судьбе, вернее — о неучастии (для ясности скажу — о преступном неучастии) в ней Анны Ахматовой.

Умоляю вас взять Мура к себе <…> — ПРОСТО ВЗЯТЬ ЕГО В СЫНОВЬЯ — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р….

Предсмертная записка Марины Цветаевой.

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 7

…Мур попал в эвакуацию в Ташкент. Он уже круглый сирота, сестра и тетка в лагере.

Георгий Эфрон, или Мур, сын Марины Цветаевой, ему тогда исполнилось шестнадцать. <…> Мур написал статью о современной французской поэзии. <…> Мур зарабатывал на хлеб тем, что писал плакаты и стихи для Телеграфного агентства (УзТАГ). <…> И ни на что не жаловался. Рубашки у него всегда были свежие, башмаки начищены до блеска. Он жил вполне самостоятельно. <…> Беллетристики он не признавал, говорил, что это пустая трата времени. <…> Он отдавал предпочтение истории и философии. Именно от Мура я впервые услышал о евразийстве, нечто вроде того, что развивал потом в своих книгах Л. Н. Гумилев. <…> Для меня все это было новым и неожиданным.

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 145–147

Ни слова не говорил об отце. И не любил, чтобы ему высказывали сочувствие. Какая-то литературная дама, недавно появившаяся в эвакуации, бросилась к нему с расспросами о Марине Ивановне и с объятиями, но Мур холодно отстранил ее и сказал: «Марина Ивановна повесилась! Разве вы не знаете?» Литературная дама чуть не упала в обморок и потом всюду называла Мура «бесчувственным».

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр. 146

Привилегированный дом, «лауреатник», где в эвакуации жила Ахматова:

Мур <…> говорил, что <…> в просторечии называется «лепрозорием». И рассказывал невероятные истории из жизни «неприкасаемых». «Вот, например, — говорил Мур, — Анна Ахматова написала стихи о своей «вольности» и «забаве». А Сергей Митрофанович Городецкий говорит: «Кто это пишет? Анна Ахматова? Моя недоучка…» А ты говоришь: «Олимп», — смеялся Мур.

<…> В Ташкенте были напечатаны «Думы» Сергея Городецкого с подзаголовком: «Семнадцатая книга стихов». Я принес этот сборник Анне Андреевне. «Семнадцатая книга стихов… Много я дам тому, кто вспомнит, как называлась шестнадцатая!» <…> Когда я рассказал об этом Муру, он хохотал от всей души и привел слова Мандельштама из «Шума времени»: «Литературная злость! Если бы не ты, с чем бы я стал есть земную соль!» <…>